Книга: Кнайпы Львова

Веселые бальные трафунки

Веселые бальные трафунки

1

Случались на балах и веселые розыгрыши, над которыми потом хохотал весь город. Как-то приехал на львовский карнавал пан Мечислав Юревич из Подолья со своей красивой молодой женой, у которой он был под надежным каблуком. Каждое утро получал от жены пятьдесят крейцеров, шел к известному кондитеру Ротлендеру, клал их на прилавок и напихивался пирожными, попросив перед тем, чтобы ему дали знак, когда исчерпает сумму.

Пан Юревич, будучи человеком доверчивым и добрым, становился зачастую объектом шуток и насмешек. Для одного такого розыгрыша устроен был настоящий заговор. Когда на одном из балов он дремал по своему обыкновению в кресле, несколько панов подсели к нему и, осыпая комплиментами, беспрестанно пили за его здоровье, а он должен был отвечать, и в конце сильно набрался. Тогда его и отвезли в дом Иосифа Дрогойовского, сообщив, что везут его на самом деле в публичный дом. Хозяйку веселого заведения несравненно сыграла пани Каспрович, в полном порядке были и панночки, которые притворялись курвочками и были одеты в греческие хитоны.

После нескольких рюмок шампанского пан Мечислав был уже вне себя от восторга:

— Уверяю вас, что бывал я в Париже в «Мезон де Цитеру» (известный публичный дом), но ваш дом не в пример! Это шикарное место! Никогда не поверил бы, что Львов имеет подобное заведение и то на таком уровне, если бы этого собственными глазами не видел!

Некоторое подозрение вызывали у него порядочные шляхетские портреты, которых немало висело в зале. Но ему объяснили, что это память после клиентов из высших сфер, поскольку дом этот очень старый и ведет свою родословную с восемнадцатого века.

Пани Каспрович раз за разом принимала телеграммы, которые ей приносили, и громко зачитывала:

— «Прошу принять заказ на комнату и даму. Ваш Альфред».

— Какой такой Альфред?

— Какой же еще — Потоцкий!

— Что за изысканная клиентура!

Через минуту другая телеграмма:

— «Комнату и две девки. Влодзё».

— Какой Влодзё?

— Руссоцкий.

А надо сказать, что графу Руссоцкому было под восемьдесят.

— Ну, знаете, — не удержался пан Мечислав, — это уже превосходит всякое воображение. Такой почтенный человек!

Утром еще перед возвращением жены с бала отвезли его домой и отдали в руки верному камердинеру, где он провалился в сладкие сны, так никогда и не узнав, как его одурачили. Да и жена ничего ему не рассказала, потому что, говорят, и сама воспользовалась отсутствием старого пня.

2

В 80-х годах XIX века львовские сливки прекрасно знали заведение, которое называлось «тетя Боньковская».

Старая графиня Боньковская, у которой родни начислялось пол-Львова, уже немало лет как овдовела и занимала в Судовой Вишне имение с хорошим дворцом. Неизмеримо набожная и благотворительная, а при этом очень гостеприимная, всегда искренне радовалась гостям со Львова. Мнение, что этих гостей манила не только привязанность к любимой тете, никогда даже не появлялось в ее праведной головке. Благодаря этому веселые компании чувствовали себя совершенно безопасно под ее тепленькой крышей.

А забавы те организовывал ее кузен граф Кароль Коморовский, прозванный Карлосем. После бурных приключений и скандального развода с Ольгой Политыло осел у своей родственницы. Достойные старшие пани называли его, возведя глаза к небу в немой просьбе спасти его грешную душу, только так — «этот развратник».

Ну и были правы, потому что он таки был им. А при этом, имея немалый опыт, умел так расположить гостей, что целомудренный богобоязненный дом старой графини стал желанным схроном всех парочек, для которых встречи во Львове были невозможны.

Заведение «тети Боньковской» спасало влюбленных.

А когда утром после ежедневного обеда и Святого причастия и после визита к монахиням и в приют возвращалась графиня домой, заставала за коллективным завтраком только самые улыбчивые и довольные лица. Причин этой радости, различных шуток, намеков и прозрачных взглядов почтенная дама не понимала.

Единственным существенным недостатком ее апартаментов было отсутствие клозетов, которые заменял «слупик» — путешествующая лавочка с ведром. Утром этот «слупик» обносили по всем покоям, что вызывало немало шуток.

— Еле получила этот вожделенный «слупик», — говорила пани Вероника Лончинская, — а уже лакей под дверью извещает: «Прошу пани графиню поспешить, потому что пан граф Левицкий уж очень ждет!»

3

В это же время славился салон пани Рипсины Захариясевич, которую все называли тетя Рипся. Это была вдова Марцелия Захариясевича, очень состоятельная и очень уродливая, но отличавшаяся добрым сердцем и несравненным гостеприимством. К ней приходили даже вполне незнакомые лица, которых приводил кто-то из постоянных посетителей. Имела такую своеобразную речь, что при ее шепелявости это вызывало неожиданные эффекты. Не выговаривала половину алфавита, даже того не осознавая. Как-то утешала одну матушку, которая жаловалась на дочь, которая нечетко говорила:

— Да сево пефалисся? Не пефалься! Такая ли эфо беда? Когда я быва мавенькой, то тофе фефевявия.

В другой раз в благодарность за роскошный прием сказала:

— Э-э, пвошу пана, фто там фейчас! Пви фокойнике Мавфелии я и публифно давала, а тепевь токо дома даю!

Часто какая-то мама, увидев, как ее дочь неистово вальсирует в объятиях незнакомого молодого человека, интересовалась у тети Рипси, кто это. Но тетя только плечами пожимала:

— Да я фто, внаю? Пвововатые.

— Кто, кто провожал?

— О, ты бы хотева, чтобы я ефе и это знава?

Когда она представляла хирурга Шрамма, то прозвучало это в ее устах столь катастрофически, что покрыло румянцем щечки всех присутствующих дам.

4

Осенью 1883 г. львовская аристократия устроила банкет в честь наместника графа Альфреда Потоцкого, чьи полномочия как раз в то время закончились. На том прощальном банкете напротив графа сидел граф Владимир Руссоцкий, который по возрасту и важности начальствовал на собрании и умиленно ждал, когда наконец шампанское запенится в бокалах, чтобы произнести поздравительную речь.

Наконец торжественный момент настал, и его превосходительство, позвонив в бокал, встал и произнес:

— Ваше превосходительство! Панове!

Пан Альфред с вежливо-скучающей улыбкой приготовился уже было слушать длинную речь, когда внезапный звон в другой бокал обратил глаза присутствующих к старому батяру графу Антину Голеевскому, который отличался иногда слишком смелым юмором. Он поднялся с кресла и с несравненным пафосом начал:

— Извините, но есть один чисто формальный вопрос. Когда лицо такое всеми уважаемое, как и его превосходительство граф Владимир Руссоцкий, пьет за здоровье такого достойного и так всеми нами любимого его превосходительства графа Альфреда Потоцкого, вношу формальное предложение, чтобы для большего почтения этого выдающегося момента пан граф Руссоцкий спрятал свой бомбончик в панталоны.

Общее остолбенение. Пан Альфред, залившись хохотом, почти падает с кресла, граф Влодзё озадаченно бросает взгляд на свои панталоны и с ужасом убеждается, что в состоянии возбуждения засунул кончик салфетки между пуговиц, и когда, стоя, с ораторским покачиванием, начал свою речь, то качалась вместе с ним и свисающая с панталонов салфетка.

Торжественное настроение и чары пафоса рассеялись. Об окончании спича и произнесения следующих, которые должны были два часа заставлять скучать присутствующих, не могло быть и речи. Вместо этого возобладала очень веселая и непринужденная атмосфера.

5

Куда более сенсационная ситуация создалась в салоне графини Потоцкой, знакомой уже нам Альфредовой, на ул. Костюшко, 14. Каждый вечер здесь толклись гости, двери не запирались.

Графиня в своем салоне не выносила никаких новомодных веяний и держала общество в узде традиционных канонов. Когда ее сын Иосиф, вернувшись из Лондона, предстал перед гостями в неизвестном еще у нас смокинге, графиня сказала твердо:

— Прошу, когда приходишь ко мне, наряжаться так, как мои гости, очень прошу.

И молодой граф без слова вышел, а через минуту вернулся уже во фраке и белом галстуке.

В другой раз высокомерный Тадеуш Козибродский, начинающий дипломат, был приглашен на обед, опоздал и пришел, когда гостям уже подали суп. Здороваясь с хозяйкой, не нашел иного объяснения, как вынуть часы и сказать:

— Досадно мне, но мои часы опаздывают.

— Думаю, что это скорее воспитание пана несколько запоздалое, — сказала графиня.

Среди частых гостей была также баронесса Мария Гаген, которую прозвали Каноничкой, потому что она всегда бурно реагировала на каждую сальность, хотя никогда и не обижалась. Все ее любили, и везде ее было много.

Как-то представили ей прибывшего из Вены графа Гуйно. По обычаю, по-французски:

— Chanoinesse — le comte Huyn.

Возможно, при этом слишком приглушенно зазвучала последняя буква, но если вы знаете, как поляки произносят букву «Г», то поймете, почему Каноничка вскочила красная, как свекла:

— Вам известно, что я люблю шутки, но эта превзошла все допустимые рамки!

Австриец ничего не понял, а ни одного желающего ему это истолковать не нашлось. Но потом, заняв важный пост во Львове, наверное-таки познакомился с отдельными простецкими выражениями.

6

Досадный трафунок случился со шляхтичем Владиславом Чайковским на одном из балов 1887 г., где он безнадежно влюбился в Олену Коморовскую, дочь графини Теофилы Коморовской.

Ее мама, пани Теося, высокая, полная, с голосом иерихонской трубы, умела справляться со всем, за что бралась, — поместьем, слугами, детьми и мужем, которого, в конце концов, никто не видел. Все поместье графиня решила отдать своему сыну Олесю, второго сына готовила для духовной карьеры, а потому дочерей решила выдать только за тех, кто не будет рассчитывать на приданое.

Пан Владислав был лет на тридцать старше дамы своего сердца, но зато богатым и желанным кандидатом как зять для практичной пани Теоси. Однако панна Олена об этом даже слышать не желала, и ежегодно повторяющиеся признания принимала с твердым «нет».

Бедный Владзё не имел покоя. Наконец, распаленный своим безнадежным увлечением, где-то добывает ее снимок и посылает львовскому художнику Генриху Семирадскому, который в ту пору жил в Риме. В письме просит нарисовать портрет своей возлюбленной.

Семирадский как раз увлекся Древним Римом и работал над циклом картин, в которых изображал бурную, распутную жизнь императоров. Когда портрет прибывает во Львов, Владзё отправляется за ним лично фиакром во дворец, а оттуда — прямо в дом к своей любимой. И хотя ему хочется распечатать пакет и хоть краем глаза взглянуть, что там нарисовано, он мужественно сдерживается, чтобы продемонстрировать все печати и наклейки с красочными веревочками.

Появление его неожиданно, но поскольку у пани Теоси как раз гости, то Владзё легко вливается в группу, пакет ставит под стеной и на заинтересованные реплики бросает только одно слово — «Сюрприз!» Далее он нервно ожидает появление своей мечты. Вот, наконец, и она. Пан Владзё ловит торжественный момент и ставит пакет на видном месте. Заинтригованная публика снова засыпает его вопросами.

— О! — радуется Владзё. — Это портрет пани Олены кисти великого мастера — Геня Семирадского.

Под острыми ножницами опадают веревки, сползает плотная бумага, и вот перед изумленными глазами присутствующих появляется образ юной пани Олены. Замечательное ангельское личико в ореоле золотистых кудрей, пухлые надутые губки цвета вишни и карие глазки. Панна как живая!

Но почему с ее уст слетает крик ужаса? А с уст ее матушки — крик возмущения? А с уст всех присутствующих — гул удивления?

Даже сам Владзё хватается за голову и клянет все на свете, а больше всего Геня. Хотя с таким же успехом мог бы проклинать и самого себя, потому что это он, заказывая портрет, ни словом не уточнил, что именно ему нужно, а Гень, погруженный с головой в образы развратного Рима, изобразил невинную панночку раздетую, как к рассолу. Такую себе вакханочку на скомканных простынях.

Бедному Владзю не оставалось ничего другого, как быстренько сгрести свой сюрприз и улизнуть без лишних слов.

7

В 1894 г. во время императорского визита во Львов балы происходили ежедневно, и на каждом из них присутствовал император. Перед началом бала у панов Семенских, заранее перестроивших свою виллу на ул. Пекарской, случилось веселое приключение. Хозяйка Софья имела двух любимых мопсиков, которых в тот день велела стеречь горничной, чтобы озорные мопсики не выскочили под ноги государю императору. Но так случилось, что горничная, услышав шум, который раздавался со двора, потому что как раз прибыла австрийская карета, вышла из комнаты в коридор, чтобы выглянуть из окна. Этим моментом и воспользовались мопсики и стрелой вылетели во двор в поисках хозяйки. Ну и нашли ее именно в ту минуту, когда она приветствовала императора, а император взял ее под руку и оба двинулись к вилле. Мопсики радостно выпрыгнули на длинный шлейф своей пани и удобно устроились с высунутыми языками. Шлейф волочился по земле, а на нем ехали радостные мопсики. Хозяин пан Вильгельм был в отчаянии и только охал, заламывая руки:

— О, Боже! О, Христос! О, Мать Небесная! Что это будет! Что это будет!

Пробовать ловить собачек даже не пытались, поскольку они так просто в руки бы не дались, а, наоборот, могли наделать еще большего шума, бросившись императору под ноги. Только когда император и Софья приблизились к группе гостей, и император был сосредоточен на приветствии, собачек удалось схватить и забрать.

Император так ничего и не заметил, а Софья позже говорила:

— Мне действительно в одно время казалось, что шлейф словно стал тяжелее. Какое счастье, что Вилюсь не разболелся по такому случаю.

Оглавление книги