Книга: Кнайпы Львова

Галактион Чипка. В водовороте карнавалов

Галактион Чипка. В водовороте карнавалов

(«Дело», 10.02.1931 г.)

Карнавал! Магическое слово, на звук которого бьется живее сердце, зажигаются огоньки в глазах, начинают подскакивать ноги. Имело это слово влияние и на меня, но действительно уже очень давно, потому что еще перед войной. Во время войны не имел я карнавалов, а после войны карнавалы были уже не для меня. То, что росло со мной, не очень спешило в танец, а то, что потом выросло, не слишком торопилось в танец со мной. А сам я… Ни одежды, ни денег.

Припоминаю… бал медиков, бал «Основы» стряхивал дремоту с глаз предвоенной Галичины. Во всех селах и городках готовились Всечестнейшие и Всеуважаемые к выезду во Львов с семьей. Так значилось на приглашении, так было и в действительности. Дочери для забавы, мама для опеки и конечных информаций, отец для подмоги безгрешным соколикам при буфете.

Все потом происходило согласно программе.

Дочь развлекалась до бела дня, потому что хоть и тогда бывали неинтересные девушки, но развлекательный комитет заботился о том, чтобы никто не простаивал. Как только какая-то барышня не дождалась добровольного дансера, подбегал комитетчик и дело улаживали. После такого бала дочь имела что вспоминать, а мама хвасталась: «С Люсечкой самые красивые ребята танцевали»…

Когда же девушка была красивая, то также имела воспоминания, а мама — право на гордость: «С Нусечкой не было нужды комитету танцевать. Ребята сесть не давали!»

Под стенами — два ряда кресел. На тех креслах — опекуны, сначала молчаливые — потому что осматривали, позже разговорчивые — потому что познакомились и уже осмотрели, под утро опять молчаливые — потому уже дремали. Будила их на рассвете коломыйка, которая вытаскивала последние жилы из музыкантов, последние силы из танцующих и последюю пыль с пола. Резкие звуки национального танца, громовой голос аранжера и жизнерадостный голубец прерывали даже сильный сон. Наступал тогда последний просмотр «завершальных» и тех «на завершение», короткие, но солидные вздохи к патрону семейного очага и… бал кончился.

За это время живитель семьи орудовал в буфете. Ни один из них не выбирался на посиделки без лишнего грейцера (пшеница — по 20 крон!) и без охоты поговорить то с этим, то с тем.

Поэтому раз уже приехал, было этих «разговоров», пока был буфет. Встретились давние товарищи после долгой разлуки, завязывались новые знакомства, но и молодежь время от времени заглядывала сюда. Узнав дочь и маму, узнавала еще главу семьи и нередко вдруг решалась на почтенный шаг в направлении алтаря.

Во время перерывов в танце наступала вокальная точка в буфете и тогда нередко отец семейства вспоминал свою молодость. «По синему морю», — когда был тенор, «А в другу, другую-у-у ту-гу-гую дивчи-ги-ги-ну…» — когда был баритон. А потом «Над Прутом у лузі» — для сентимен-та. «Крилець, крилець!» — для ободрения и «Кришталева чаша» — для поддержания сил.

Недолго это все продолжалось, стоустый и стоногий аранжер не мог позволить, чтобы женщины скучали.

— Прошу гостей к лансиеру! — гремел, забегая в каждую комнату.

Молодежь считала это за приказ, и быстро исчезала из приветливых буфетных комнат. На месте оставались только старшие чины, но и те время от времени подходили взглянуть, «как теперь забавляются». Убедившись, что так же, как в их время, возвращались на свои насиженные места.

Разве что какой-то очень праздничный кадриль привлек и этих засиженных в зал. Одни становились танцевать, другие под стены, и происходило одно из важнейших действий бальных.

Лансиер, кадриль, галопка, мазурка, полька — все это ныне покойники. Играли им над преждевременной могилой саксофоны, банджии и другие удивительные инструменты. За гробом шли фокстроты, кеммельтроты, тустепы, остепы и танка, а похоронную речь произнес мурин из страны доллара.

Коломыйка и вальс еще не умерли, но уже чуть живут. Первую спас национальный сентимент, второй живет надеждой на лучшие времена. Верит, что люди снова вернутся к человеческим мелодиям и человеческим движениям.

Сегодняшние балы вовсе не похожи на предвоенные ни публикой, ни музыкой, ни танцами и настроением. Когда зал «Народного дома» вмещал не только львовян, но и всех гостей из Галичины и Володомырии, а еще если бы их всех немного сжать, то влезли бы и все сознательные украинцы из-за Збруча. После войны «Народный дом» во Львове был мал и для самых львовян.

Провинция редко показывается на львовских балах, и то только в одиночку или вдвоем. Убедилась, что в своем уголке можно гораздо лучше развлекаться, а главное — дешевле. Не те теперь времена, чтобы можно было позволить себе поездку в Львов, да еще и с семьей. Когда-то двух мерок пшеницы и какого-то там теленка хватало на один солидный бал. Сейчас разве что надо продать целую копну и весь молодняк.

А с танцами! Училась дочь прошлого года модных танцев, а поедет в этом году — крышка. Ни одного шага не знает. Бостон, танго, фокстрот или иной фокстерьер так быстро меняются, что невозможно их догнать. Почти ежемесячно меняются, а почти каждый год какой-то умирает. Радуются одни маэстро танца, ибо кто раз начал учиться, того разве что паралич похитит из объятий танцевального искусства. Сторонник танца не может ни на минуту прервать наук, так как при первом карнавальном экзамене стыдно перепадет.

Послевоенная музыка тоже не такая же. Когда-то звуки вальса или иного танца поощряли, подбадривали, нежили или убаюкивали. Теперь музыка толкает, бьет, кусает, выкручивает вас, растягивает на колесе, качает, даже кровавый пот с глаз капает.

Бывшее настроение на балу с нынешним настроением сравнивать никак нельзя. Когда-то было сердечное, веселое и свободное — ныне напускное, скучное, искусственное. Соберется несколько чужих людей в одной зале и остаются чужими до конца забавы. Нынешние танцы не привлекают их в большие группы, а наоборот, рассеивают на пары, на маленькие кружки. Член одного кружка редко танцует с членом второго и наоборот. Чтобы парень шел пригласить на танец какую-то незнакомую — это сейчас такая редкость, как возвращенный долг. Панночки из кружка развлекаются только тогда хорошо, если на балу присутствует целый кружок. Горе такой компанейской, когда выберется на забаву сама. Недавно заметил я таких опрометчивых — всю ночь простояли».

Оглавление книги