Книга: Кнайпы Львова

Народный дом

Народный дом

На том месте, где стоит сейчас Народный дом, был монастырь тринитариев. В 1783 г. австрийцы отменили орден, а здание передали для нужд университета. Но в 1848 г. во время бомбардировки Львова здание сгорело дотла, и в следующем году император Франц-Иосиф подарил своим верным русинам руины бывшего университета. Сразу тогда бросились священники, чиновники, учителя, простые мужики делать складчину. Последнее отдавали. «Мне показывали одного старенького чиновника, — писал русский путешественник Кельсиев в конце XIX в., — имевшего 300 гульденов ежегодно. Всю жизнь собирал этот человек крейцеры себе на старость, 500 гульденов собрал, а как стали делать складчину, то все до остатка отдал. Священники по 1000 гульденов давали, оставляя дочерей своих без приданого. Не было русина, который бы не внес своей лепты. И так вырос Народный дом, этот вечный памятник русского патриотизма нынешнего поколения галичан. В этом доме находится русская гимназия, бурса для бедных учеников, матица и «Русская Беседа» с их касино, то есть клубом, театр и библиотека… В музее много есть старых русских нательных крестов, бронзовых, очень больших, похожих на норманские… Два бронзовых меча».

В 1851 г. за народные деньги построен был Народный дом, в котором вскоре открылось касино, занявшее три комнаты. Первая — бильярдная, вторая — читальня, третья — общая. Собираться начинали в касино в пять вечера, читали, разговаривали, играли в карты и бильярд. «Вот уже две недели, — писал Кельсиев, — с тех пор я каждый вечер сижу в этом касино, и все, что могу сказать о нем, это то, что я ни в одном другом клубе не встречал такого братства, равенства и свободы среди посетителей, как здесь. Директор гимназии и учитель приходской школы, соборный протоиерей, член консистории.

Его члены платили по гульдену в месяц на его содержание. В 60-х годах насчитывалось 127 членов. «Здешний русин, — писал Кельсиев, — пожалеет себе денег на новый сюртук. Но для русского народа последний гульден отдаст… Завели они это касино для того, чтобы был у них свой центр, чтобы сближаться друг с другом, поддерживать друг друга. А за год уже и театр Бачинского выписали, потому что польский театр, весь пропитанный польским патриотизмом, пагубно действовал на молодежь».

В протоколе «Русской Беседы», который всегда лежал на газетном столе касино, было написано: «Заведение принимает как основы своей (в каждом взгляде и отношении) деятельности и продвижения: а) династичность, б) народность, в) недопускание и удаление всяких зацепок и споров обрядовых народных и языкославных».

В конце XVIII в. львовские балы еще не имели отчетливого национального характера, бальные костюмы не отличались от венских. Но уже в середине XIX в. на балах Австрийской империи начинают появляться национальные признаки.

Венгры на своих балах демонстративно предпочитают чардаш, поляки — полонез и мазурку. А с 1849 г. к этому движению присоединились и украинцы и организовали свои «русские балы».

Сначала они выглядели слишком по-семейному, так организовывали их священники. Это была в ту пору единственная национально-сознательная сила. И при отсутствии национальной аристократии взяла на себя все ее функции. Уже в 1830-х годах проходили зимние балы во Львовской греко-католической семинарии. О. Клим Вахнянин, отец писателя и композитора Анатоля Вахнянина, вспоминал, что: «в мясницы аранжированы в семинарии «балы», на которых гуляются «гуцульские танцы» и «чардаш».

Эти балы играли одну очень важную функцию — будущие священники находили себе подругу жизни, а без этого священника не посвящали. Леопольд фон Захер-Мазох даже написал на эту тему рассказ «Бал русских богословов». Ясно, что на таких балах не было того, что на других львовских балах.

«Главная Русская Рада» 18 февраля 1849 г. организовала первый «русский бал», который состоялся в Митрополичьей палате на Святоюрской горе. Среди гостей были члены правительства Львовского магистрата, высокие австрийские гражданские и военные чины, наместник Агенор Голуховский и военный комендант Галиции генерал Эдуард Вильгельм Гаммерштайн.

На забаву «из села прибыли священники со своими женами и семьями». Ясно, что танцевала только молодежь, а старшие лица угощались и разговаривали. Около полуночи уже все садились за стол и пили в честь императора и высоких гостей.

Следующие «русские балы» проходили еще два года подряд, а потом наступил перерыв до 1861 г. С тех пор балы организовывало львовское общество «Русская Беседа».

А время для балов они выбирали такое, чтобы как можно сильнее досадить полякам, которые как раз находились в национальной скорби по погибшим в варшавских демонстрациях в 1861 г. Позже произошло Январское восстание 1863 г., и в знак его поражения поляки и дальше находились в трауре вплоть до 1866 г. Проводить в это время бал считалось недостойным. К сожалению, украинцы не нашли ничего умнее, чем устроить полякам обструкцию, а те, конечно же, эти балы бойкотировали. Между тем австрийские чиновники и офицеры постоянно чествовали их своим присутствием.

«Русские балы» с 1862 г. проходили в «редутовом зале» театра Скарбко. 4 февраля сюда съехалось около 600 человек, следующий — 21 февраля — собрал уже почти 900.

Особенностью «русских балов» были украинские танцы, а самыми популярными среди них — «коломыйка» и «казак».

Так же, как и на польских балах, украинские балы открывались полонезом, но украинцы его игнорировали. Бал начинался только тогда, когда звучала коломыйка.

После коломыйки наступала очередь «казака» с тем, что эти танцы повторялись в течение вечера несколько раз. С 1862 г. начали танцевать «аркан», но не слишком удачно. В 1850 г. о коломыйке «с различными фигурами» писали в «Заре Галицкой»: «танец этот, танцующийся львовской молодежью с различными фигурами, очень красно удался, пленив сердца всех тем более, что красавицы наши сельские, которые и надобностью (красотой), и хорошими одеждами очень отличались, в природной его красоте представили». Интересно, что «казака» танцевали даже австрийские офицеры.

В 1862 г. уже сформировалась последовательность танцев: коломыйка, вальс, казак, мазурка, кадриль, полька. Чтобы отплясать танец, как положено, молодежь брала специальные уроки. А перед вели на балах обычно актеры театра «Русской Беседы». Молодежь приходила на балы в национальных костюмах, старшие надевали привычные фраки, но цепляли сине-желтые ленты. В «Слове» 1862 г. писали: «костюмы видели мы народные и французские. Несколько красавиц показалось в костюмах народных, то есть в синих корсетиках золотом вышитых с коралями (бусами) на шее, с которых золотые свисали кресты, с синими запасочками (фартуками), — совсем по-народному, очень красиво выделялись. Юношей заметили мы многих в казацких костюмах с широкими шароварами и красными поясами. Дамы, появлявшиеся на балу в французских одеждах, показали приверженность народному в подборе синих и желтых одеяний, стяжек и кокардок, а мужчины были большей частью в чамарах».

Еще одной особенностью этих балов было то, что здесь все демонстративно употребляли украинский язык. Дома могли говорить и на польском или немецком, но здесь — только на украинском.

Даже гости таких балов пытались тоже разговаривать на украинском.

В «Заре Галицкой» при описании бала 1849 г. указано, что «сам пан Голуховский с русинами не иначе как по-русски беседовал, так чисто, как врожденный русин». А на балу 1862 г. украинское слово «от пригласительного билета до стихотворения на конфетах можно было везде читать и в каждой группе лиц говорящих услышать… Беседа велась по-русски, при танцах дирижировали по-русски, — даже и поляков заметили мы, что красно говорили по-русски… Пленяли зрителя наши красавицы в народных костюмах, их милейший разговор родным русским словом».

Об атмосфере Народного дома 1872 г. оставил воспоминания Михайло Драгоманов. Он отметил церемониал, который здесь царил. Каждый покой был прописан за конкретной публикой, и хотя Драгоманов льнул к студенчеству, так ему и не удалось с ним пообщаться. В той комнате, где собиралось уважаемое сообщество, не все ему понравилось. «В том доме была одна такая вещь, от которой мне душу воротило: столы с картами, к которым почти немедленно садились мои собеседники… Сейчас же обрывался и разговор о разных вещах, интересующих меня, ради которых я и заехал в Галичину, и, думалось мне, интересные и для галицких моих знакомых, которых я узнал из газеты. А надо сказать, что моя жизнь смолоду развила у меня немного даже ригористический взгляд на карты. У нас в Гадяче во времена моего детства паны и чиновники картёжили. «Ну, господа, не будем терять драгоценного времени, пожалуйста за преферанс», — говорит было хозяин гостям после первого стакана чая. Но у моего отца картёж бывал не часто.

В Полтаве первый светский круг, куда я вошел, был кружком либеральных учителей, так там карт не было, потому что считалось, что карточный стол — это свидетельство духовного убожества. Во времена, когда поднялось дело эмансипации, не раз говорили, рассказывая о какой-то вечеринке: «Не узнаешь Полтавы! Без карточного стола целый вечер прошел». В Киеве во времена моего студенчества видел я только два-три раза карты между товарищами, а потом, проживая среди гимназийных учителей и профессоров университета, я тоже карт почти не видел и так и привык думать, что они остались только среди уездных панков и чиновников.

Когда вдруг вижу в Львове, в университетском городе, в столице более свободной части нашей Руси столы с картами, и за ними сидят известные патриоты, профессора, литераторы, политики, ради них бросают всякий разговор о самом горячем деле патриотическом, народном, литературном… «да ведь это старый Гадяч. Уездный город николаевской эпохи! — думалось мне, когда я возвращался в свой отель после первого вечера в «Беседе». — Вот куда я возвратился, объехав столько мира».

Так нам Драгоманов утер высокомерный нос. Впоследствии то же увидел выдающийся этнограф Федор Вовк.

А вот русский писатель Николай Лесков в 1862 г. писал, что «русский клуб управляется очень хорошо. Прислуга вежливая, стол дешевый, пиво прекрасное».

Но даже еще в 1935 г. в газете «Навстречу» Мелания Нижанкивская писала: «Одна большая болячка нашего бального зала это те, кто пришли на бал в карты играть. То ли они все уже действительно так устали от жизни, так ли совершенно узнали ее, что ни танец, ни общество их не развлекает? Если так, то чего ищут они в бальном зале?»

В 80-х годах XIX столетия в этом помещении проходили балы украинской общины. Описание одного такого бала дала сестра жены Франко Антонина Трегубова: «Зал занимал три небольшие комнаты. В большей у стен стояли стулья, там сидели матери. Посреди комнаты стояли девушки, хорошо одетые, в белых платьях, парни — у дверей, кто-то играл на пианино вальс. Кавалер подходил к девушкам, стоявшим посреди комнаты, кланялся какой-нибудь. Делал тур вальса вокруг, закончив, отводил ее в группу, а сам или шел к двери, или выбирал другую. Танцы были — вальс, венгерка. Вечеринка тянулась до двенадцати часов, и все время девушки стояли посреди зала. Я была ужасно удивлена: как это — здесь все свои, а ведут себя совсем как чужие! Никто и пары слов не сказал друг к другу. Франко объяснил мне, что у них такой обычай: «Нельзя разговаривать за танцами, потому что сейчас скажут, что ухаживаешь!»

«Забава с танцами, данная «Академическим кружком» в залах Народного дома, выпала достаточно хорошо, — писало «Слово» 1 февраля 1879 г. — Собранные гости развлекались до пяти утра… Что касается материальной стороны, то забава выпала менее славно, поскольку число гостей было около 130 человек. К кадрили становилось лишь 28 пар».

А через несколько дней там же устроило забаву Русское касино, на которой уже собралось около 300 человек, а к кадрили становилось 70 пар. «Между гостями видно такую искренность и согласие, которых мы долго уже не только на наших, но и вообще на всех танцевальных вечерах не замечали. Каждый считал себя равным, а не выше или ниже другого».

Бывали там балы не только украинские, но и польские или смешанные. Один из таких балов описал Иван Франко в повести «Лель и Полель».

«Большой зал «Народного дома» пылал богатством газовых огней, которые золотистым песком отражались от свежо навощенного паркета. На галерее военная музыка строила инструменты из прилегающих к главному входу покоев, переоборудованных в гардероб для дам и в буфет, доносился протяжный шум и гул, скрип лякерок и шелест тяжелого шелка или легкой тарлатаны. Оттуда же, из теплого гардероба, шел и шел непрерывный поток замечательных нарядов, обнаженных бюстов, изящных фризур (причесок) и слегка зарумяненных лиц и личек, смешанный с не менее богатой струей черных фраков, глянсованных перчаток и усатых, бородатых или гладко выбритых мужских физиономий. Через минуту должен был начаться один из роскошных «академических» балов, которые пользовались такой славой во всей Галичине и составляли в те времена одно разве свидетельство — еще не вымерла наша упорная и многообещающая молодежь.

Вдоль стен просторной залы стояли кресла плотно один к другому. Распорядители, дородные парни в фраках с белокрасными кокардами на груди сновали как осы, провожая дам в зал, группки незанятых юношей стояли вдоль входа под галереей, бросая завистливые взгляды на распорядителей, словно на счастливых владельцев таких богатых сокровищ красоты и грации, и бросая критические взгляды на каждую даму, которая появлялась. Легкий шепот удивления, пересыпанный насмешками, как полупрозрачный туман поднимался над ними.

Буфет еще стоит одинокий, как сирота. Старшее и самое старое поколение пока его обходят, проводя дам в зал под опеку знакомых парней, мужья и родители спешат в комнату для курения, устроенную с большим комфортом в двух небольших заликах за буфетом. Для комфорта помимо непосредственной близости буфета и двух официантов устроена также целая шеренга зеленых столиков с картами и коробочка жетонов для преферанса, тарока и других разрешенных игр.

Именно здесь начиналась привычная бальная жизнь тех панов, которые в настоящем балу не участвовали, а ограничивались разве тем, что в течение ночи несколько раз глядели сквозь буфетные двери, как там молодежь по залу носится, а потом поскорее возвращались к своему любимому гнездышку, душному и темному от дыма, но которое содержало сильный для них магнит — зеленый столик, окруженный учтивыми лысинами.

Но вот из зала донеслись мощные аккорды прелюдии Тимольского к его волшебной коломыйке. Это был обычай, перенятый от украинцев, как концессия от русинской земли — начинать бал украинским народным танцем. В сале началось движение, и пары выступили вперед, образовав большой красочный круг, пустой внутри. Волна ожидания, во время которой нервы в напряжении, а мускулы сжимаются в такт со звуками зажигательной коломыйки. Вдруг из неподвижного круга вырывается одна пара: мужчина в легкой припрыжке похож на серну, а дама плывет легко. Медленно, наклонив набок голову и поддерживая руками фалды платья. Подплывают на середину круга: мужчина каждый раз живее в прыжках забегает то с той, то с этой стороны, приближается — дама отворачивает лицо и двигается в грациозных мелких прыжках, он удаляется, опустив голову, — дама возвращается к нему. Приближается, как под властью какой-то магнетической силы…

А вскоре уже весь зал бурлит и кипит, как всклокоченная поверхность озера, пенится тысячей волн, брызг и водоворотов. Внезапно раздается голос аранжера: голубец! — и пары объединяются и пускаются в танец, а когда в конце музыка смолкает, один большой вздох наполняет зал, будто вздох сожаления, что этот сон волшебный длился так коротко и ушел безвозвратно. Коломыйка закончилась.

Кавалеры провожают дам к креслам. Низко кланяются, начинают разговоры, на которые во время танца не было ни места, ни времени. Некоторые приносят своим дамам холодные напитки. Многочисленные пары дам, взявшись за

руки, ходят по залу, разговаривая с кавалерами во фраках и шапокляках под мышкой.

Между тем заполнился и буфет. За столами расселись паны, уплетая котлеты, бифштексы и попивая вино или бутылочное пиво».

После Первой мировой здесь была открыта при комитете помощи бесплатная кухня для бывших украинских военных. Во время таких бесплатных обедов часто на кухню заходили новые бедняки просить еды. Пани, заведовавшая кухней, при появлении этих бедолаг любила не раз пошутить:

— Когда кто новый стучит в кухню, мне все кажется, может, это сам Петлюра, который будет просить еды. Вот наши довоевались!

В первые годы после войны в жизни Народного дома были и тревожные моменты.

«В Доме народов, — сетовала «Gazeta Lwowska» 26 января 1921 г., — постоянно воруют плащи из гардероба».

А 17 августа 1922 г. произошло «Нападение на свадьбу. В залах Народного дома гуляла громкая еврейская свадьба. Когда общество из более ста человек хорошо забавлялось, заявились несколько непрошеных и крепко подвыпивших мужиков, которые повели себя провокационно. Завязалась драка, во время которой сломаны столы, кресла и буфет, избиты несколько десятков участников забавы. У одного из них, сильно контуженного Арнольда Кляйнстейна, в дополнение украдена золотая цепочка от часов».

Знаменитые балы устраивало общество «Основы» в начале 1900-х годов. Для каждого бала готовили специальные декорации в различных орнаментах, которыми покрывали все стены бальных залов, декорации были ежегодно в другом стиле и изображали то Древний Египет, то Ассирию, то Индию. Бывало, что декорации одалживали из городского театра. В один год основяне так хорошо нарисовали яремчанский мост, который занял своими размерами всю залу, что директор театра после бала купил ту декорацию.

Средства и труд, вложенные в декорации, полностью оплачивались, так как делали эти основянские балы бесподобными и вне конкурса. При свете цветных рефлекторов участникам забавы казалось, что они действительно попали в какую-то фантастическую страну. К тому же знаменитый военный оркестр в составе 30 человек под руководством главного капельмейстера поднимал настроение и зазывал на танец молодые пары.

Балы «Основы» проходили под протекторатом самых именитых граждан из научных, политических и даже духовных кругов, и это придавало им особого уважения.

Масса зелени, пихт и цветов провожали гостей в украшенный бальный зал, где при входе приветствовали их члены комитета.

Балы «Основы» проходили, как правило, в «Народном доме» или в филармонии. Три сотни или больше пар становились в кадрили или лансьере, и это давало прекрасный, живописный образ гостям, а в частности тем, кто присматривался на забаву с балконов. Для всех панов без исключения обязателен фрак и белые глясе перчатки, для дам — нарядное бальное платье. С ударом 10:00 вечера главные аранжеры К. Гутковский, Братко Шухевич, Дигдолевич, д-р Волошин, дир. Гилярий Чапельский и другие давали знак оркестру, и бал начинался традиционной коломыйкой. Потом шли элегантные кадрили, лансьер, переплетенные вальсами, бостоном, польками, но «клю» бала — это был котильон в наводнении разноцветных лучей рефлекторов, одаривание дам живыми розами, а панов во время «вальса дам» блестящими орденами для выражения симпатий, — вносило много эмоций, а все вместе это оставляло после себя незабываемые воспоминания.

Устроение такого бала стоило много — свыше 1000 австрийских крон, но оно оплачивалось «Основе», потому что из денег, собранных за вступления, и с прибыли, которую давал буфет, после уплаты всех обязательств оставалось еще в кассе около 1000 крон, которыми после целый год поддерживалась деятельность «Основы». Посещение бала «Основы» был очень дорогим — по 5 крон с лица.

В «Украинской Беседе» в 20—30-х годах проходили каждую субботу товарищеские встречи, на которых, вспоминал Лев Лепкий, кроме пожилых, бывало немало молодежи, большинство из них — бывшие военные. Пожилые при буфете политизировали, на столиках играли в преферанс, а молодежь танцевала выученные из-за Збруча танцы, которыми в то время увлекались. На переменах пел обязательный импровизированный хор.

Оглавление книги