Книга: Покровка. Прогулки по старой Москве

Боткинская галерея

Боткинская галерея

Жилой дом (улица Покровка, 27) построен в 1867 году по проекту архитектора А. Каминского.

Всего в восьмистах метрах от боткинского особняка в Петроверигском переулке стоит еще один боткинский дом, на улице Покровке. Очень удобно – в гости к родственникам можно не ездить, а ходить. И если дом в Петроверигском славился в первую очередь своими вечерами и беседами, то этот – коллекцией бронзы, фарфора и картин.

Так называемая «боткинская галерея» слыла московской достопримечательностью. Ее осматривал сам Лев Толстой, что для Москвы того времени было своего рода абсолютным признанием и даже лицензией.

Властвовал же здесь Дмитрий Петрович Боткин, сын основателя товарищества чайной торговли «Петра Боткина сыновья» и товарищества «Ново-Таволжинский свеклосахарный завод Боткина».

Знаток московского купечества Павел Бурышкин так писал об этом замечательном семействе: «Про Боткиных можно сказать, как и про Бахрушиных, что коллекционерство было у них в крови. Почти каждый из братьев что-нибудь собирал… Коллекционером был и Дмитрий Петрович. Он был женат на Софии Сергеевне Мазуриной и жил в своем доме на Покровке. Там же помещалась и его прекрасная коллекция картин иностранных художников, собранная им в течение многих лет. К сожалению, после его смерти эта коллекция не сохранилась в целом виде: частью была распродана, частью распределена между наследниками. Он был близким другом П. М. Третьякова, помогал ему в его собирательстве, участвуя даже в покупке некоторых картин, но сам произведений русских художников не собирал.

Дмитрий Петрович был чрезвычайно радушным хозяином и умел принимать своих друзей. Его воскресные обеды славились на всю Москву. Вообще вся семья его славилась своим гостеприимством».

Правда, не все на тех обедах было благостно. Да и знаменитости, которых приглашали сюда целыми полками, не всегда вели себя достойно. Вот, например, детские воспоминания уже упомянутой Веры Харузиной: «Нас в первый раз с Колей повезли к Боткиным, но был с нами и Алеша. Эта поездка ничего, кроме огорчения, мне не принесла. Во-первых, я очутилась среди незнакомых мне мальчиков старше меня… и эти мальчики оставили меня одну на том основании, что я „девчонка“. Такого аргумента вовсе не признавала моя душа, и я находила, что мальчики неразумны; но объяснить же это по робости не могла. Но самое большое огорчение ожидало меня за чайным столом, когда собрались все, взрослые и маленькие. В этот вечер у Боткиных был А. А. Фет. Он обратил внимание на Алешу и начал его экзаменовать по латыни. Что Алеша учился плохо, это не было для нас тайной, и потому с первого вопроса Фета у меня сердце сжалось ожиданием плохого. Алеша отвечал, но, было ясно, все невпопад. Фет, по моему мнению, издевался над ним, продолжал расспросы, когда, казалось, ясно было, что и спрашивать нечего – он мучил Алешу, и я чувствовала к этому старику болезненно-тяжелое озлобление мучимого слабого существа».

А взрослые, скорее всего, ничего и не заметили.

* * *

Господин Бурышкин подмечал и некую особенность фамильного боткинского коллекционирования: «В собирательстве и в составлении коллекций в семье Боткиных была одна особенность, которую нельзя обойти молчанием: все симпатии и стремления были космополитичны и общеевропейски и не заключали в себе ничего народнического, никакого стремления к отечественному. Все картины, собираемые и Василием Петровичем, и Дмитрием Петровичем Боткиными, были всегда иностранные, так что даже при распродаже этюдов и картин Александра Иванова после его смерти, В. П. Боткин купил только итальянский пейзаж – „Понтийские болота“ и копию Иванова, карандашом, с Сикстинской Мадонны Рафаэля. Д. П. Боткин имел в своей галерее только такие картины, которые носили характер вполне иностранный… В этом отношении, в этом своеобразном западничестве боткинская семья занимает особое место среди других московских фамилий, где, в то время, уклон в сторону национального был особенно силен».

Что поделать – западники попадались и среди, казалось бы, посконного российского купечества. А причиной тому – юношеские поездки по делам (и просто так) в Европу, где подчас формировался и художественный вкус московских меценатов. В частности, Дмитрий Петрович, по словам писателя П. Боборыкина, «давно, еще в первой молодости, сделался любителем искусства и стал приобретать картины в частные свои поездки за границу, в особенности, в Париж, где все известные продавцы картин знают его прекрасно… Видно, что хозяин сам давно занимается нелегким делом толкового и любящего покупщика картин, что он каждую картину облюбовал, не действовал зря, не накидывался только на модный сюжет или на эксцентричность. Его вкус сказывается и в том, что он приобретал, за хорошие деньги, картины таких художников, которые пятьдесят лет спустя были признаны первоклассными мастерами».

* * *

Благодаря тому же Боборыкину осталось и подробнейшее описание «боткинской галереи»: «Дом снаружи не особенно архитектурен, подъезд под воротами. Но стоит вам войти в сени, чтобы увидеть художественные вкусы хозяина… Картины помещаются в трех комнатах: двух салонах и кабинете хозяина, несколькими ступенями выше остального помещения. Оба салона по самой отделке своей стоят уже художественного интереса, в особенности второй, с обоями времен Директории. Первый салон больше и отделан в более строгом стиле…

В сенях вы найдете прекрасную изразцовую печку. На лестнице скульптурная группа, сама лестница обита ценными гобеленами. Первая комната, приемная, уставлена старыми немецкими и венецианскими вещами из резного дерева. Тут знаток проведет добрый час, рассматривая и любуясь этой небольшой коллекцией, с таким вкусом обставляющей комнату».

Даже традиционные изделия народных промыслов здесь были не российские, а западного производства.

И, что особо удивительно, галерея господина Боткина была практически общедоступной. Один из современников писал: «Истинный любитель живописи и искренний дилетант всегда мог смело отправиться к Дмитрию Петровичу и получить любезное позволение осмотреть картины. Боткин лично вел посетителя в картинные комнаты и оставлял его там наслаждаться на свободе, не навязывая своего „чичеронства“. Вообще он был чрезвычайно симпатичен в своем обращении и в этом смысле представлял собою образец истинного джентльменства».

Разумеется, если придет какой-нибудь подвыпивший крестьянин, то ему будет отказано от посещения галереи. Но человек, обладающий более-менее интеллигентской внешностью, запросто мог рассчитывать на посещение «картинных комнат».

* * *

Кстати, в том, что касалось пополнения коллекции, Дмитрий Петрович был бескомпромиссным. Можно даже сказать, беспринципным. Однажды Павел Третьяков задумал купить для Москвы собрание верещагинских полотен – у самого автора. Правда, цену этот замечательный художник выставил в принципе неподъемную – около ста тысяч рублей.

Третьяков, однако же, идею не оставил, а уговорил своего брата Сергея Михайловича и друга Дмитрия Петровича Боткина приобрести собрание на паях. Он радостно писал Крамскому: «Идея может быть осуществлена, предприятие не спекулятивное и не эгоистическое (мы не возьмем себе в квартиру ни одной картины), выставка будет постоянно открытая, на хорошем месте».

В качестве переговорщика выбрали Боткина. Он отправился в Санкт-Петербург и долго торговался с Верещагиным. В результате снизил цену – до 92 тысяч рублей. Но по прибытии в Москву радостно объявил своим товарищам по увлечению, что приобрел эти картины для себя.

Обескураженный Павел Михайлович направил Верещагину гневную отповедь. И выяснилось, что Дмитрий Петрович своих компаньонов просто обманул. Верещагин сообщал: «Всю коллекцию просил Гейнса (своего доверенного человека – АМ.) передать в Ваши руки… Под Вашими руками я разумел на основании первых Ваших писем Вас одних, а после – Вас, Вашего брата и Д. П. Боткина… Я ничего не имею против Дмитрия Петровича Боткина, но не мог бы отдать ему картины помимо Вас, ибо Вы давно уже, в самых лестных для меня письмах, удерживали за собой право… Вот этот ответ, дорогой Павел Михайлович, который я могу вам дать. Если дело случилось так, как вы пишете, то в моих глазах Дмитрий Петрович не может оправдаться».

Вот что значит – настоящий коллекционер. Порядочный, приветливый, верный своему честному слову в коммерческих делах, здесь он поддался искусу и пошел на наивный, на детский какой-то подлог.

А все потому, что речь шла о картинах «туркестанской серии». Можно сказать, иностранных.

* * *

На первый взгляд в жизни собирателя Дмитрия Петровича все было более-менее гладко. Мало кто знал о том, что его постоянно мучила ужасная семейная трагедия.

В один совсем не прекрасный день сын Дмитрия Петровича заболел дифтеритом. Болезнь выявили на ранней стадии, однако ничего не помогло. Было ясно, что сын умирает.

Супруга Боткина очень любила своего ребенка. Но вместе с тем она испытывала жуткий страх перед болезнью. Как сын ни звал свою маму, она так ни разу не зашла к нему, пока он был болен. И после смерти тоже не зашла, не попрощалась. Более того, потребовала, чтобы трупик положили в запаянный цинковый гроб.

Сразу же после похорон все вещи и одежду бедного ребенка сожгли. В огонь пошли и мебель с занавесками. Все остальные помещения тщательнейшим образом дезинфицировали. А комнату сына отделали заново.

Госпожа Боткина долго еще не решалась войти туда. Осмелилась лишь в годовщину со дня смерти сына. Послонялась по углам, открыла ящик нового комода и обнаружила в том ящике нательный крест сына. Как он туда попал – Бог весть.

Не понимая, что делает, она поцеловала крестик и надела на шею. А спустя неделю заболела дифтеритом и умерла.

* * *

А по соседству с особняком Боткиных, в доме №25 тоже располагалось знатное собрание различных ценных древностей. Правда, то был антикварный магазин, притом весьма курьезного характера. Владимир Голицын писал в мемуарах: «Владелец… магазина был Родионов, старообрядец и… знаток старины. Его магазин помещался на Покровке, в собственном доме, и позади самого магазина, выходившего на улицу, была длинная галерея с верхним светом, коей стены сплошь были увешаны картинами, тогда как магазин уставлен был шкафами, витринами, баулами со всякого рода старинными вещами. Из числа картин особенно славилась коллекция видов старого Петербурга, которые Родионов не соглашался продать в розницу – а картин было штук 20, – и, если память мне не изменяет, эта коллекция была куплена впоследствии Академией художеств. Хозяевами этого магазина были Родионов-отец, затем сын и внук, увлеченные этой торговлей стариной, что, однако, не препятствовало им содержать в том же своем доме, но под фирмой однофамильца-родственника гробовую лавку».

Господин Голицын несколько запутался. В действительности Родионов-Гобсек (он получил эту кличку потому, что брал вещи в заклад и был весьма суров по отношению к своим клиентам) и Родионов-Гробовщик жили в разных, хотя и соседних домах. Гробовщик занимал дом №23 все по той же Покровке.

Впрочем, в том, что касалось деятельности этих специалистов, мемуарист был абсолютно прав: «Следует упомянуть и о гробовых лавках. Их хозяева, проведав, что по соседству с ними кто-нибудь тяжело болен, отправлялись к нему в дом и, интересуясь тем, жив ли больной или умер, предлагали домашним свои услуги, причем если сразу являлись несколько конкурентов, то между ними происходило соревнование, порой довольно шумное. Кроме всех похоронных принадлежностей они брались доставить за умеренную плату „гостей“ для сопровождения покойника на место упокоения в том случае, если похороны оказались бы чересчур скромными».

Так что Ильф и Петров, описывая нравы уездного города N., в котором действовали «Безенчук и нимфы», были еще очень сдержаны, робки и скромны в изложении особенностей гробового бизнеса.

Лучше уж старинными конфетницами торговать.

Оглавление книги