Книга: Покровка. Прогулки по старой Москве

Добрый доктор в мягких кандалах

Добрый доктор в мягких кандалах

Усадьба генерал-майора Дивова (Малый Казенный переулок, 5) была построена (предположительно) в 1750-е годы.

История этого дома яркая на редкость. Поначалу это была барская усадьба. Как предполагают краеведы, она, вероятнее всего, была построена для генерал-майора И. И. Дивова, генерал-полицмейстера города Санкт-Петербурга. Проживал господин Дивов, разумеется, по месту службы, а московское свое владение сдавал.

Затем усадьбой завладел другой высокий чин, генерал-майор В. С. Нарышкин. После Нарышкина – генерал П. Н. Ивашев. От господина Ивашева все это хозяйство перешло к организации – Институту для исправления телесных недостатков. А в 1845 году дом стал Полицейской больницей. Невзирая на суровое название, это была лечебница благотворительная – «больница для бесприютных всех званий и без платы».

Именно в это время здесь и появился замечательный доктор Гааз.

* * *

Федор Петрович Гааз родился в 1780 году в немецком городочке Мюнстерайфеле, и звали его Фридрихом Иозефом Хаазом. Отец его служил аптекарем, а дед – врачом, и Фридрих по фамильному обычаю тоже подался в медики. Окончил в Вене соответствующий факультет, стал ассистентом окулиста Шмидта.

Фортуна доктора особенно зависит от случайности. На немецких землях расхворался русский князь Репнин. Стал пациентом Фридриха – и выздоровел. То ли помогло лечение, то ли болезнь сама прошла – не так уж было важно. Князь привязался к лекарю и уговорил его приехать в Россию.

Так в 1802 году вместо Фридриха Иозефа Хааза появился Федор Петрович Гааз, московский доктор.

Он, по большому счету, был занудой. А врачевание – единственное дело, где это свойство ставится в заслугу. Федор Петрович не только назначал лечение, но и объяснял причины всяческих недугов, с пациентами беседовал о философии, о доброте, о Боге. Князь Репнин направо и налево раздавал ему рекомендации, а доктор очаровывал своих богатых пациентов.

Он, к тому же, был сентиментальным немцем.

И это умиляло.

Практика росла. А вместе с нею и богатство. Появляется дом на престижном Кузнецком мосту, деревенька с сотней крепостных, суконная фабрика, роскошные белые кони.

Карьера – блистательна. Власти назначают доктора Гааза на высокие посты. Сама императрица Мария Федоровна протежирует ему. «Что же касается до того, что он российского языка не умеет, то он может оного выучить скоро», – пишет она в своих распоряжениях.

В 1822 году Федор Петрович делается главным врачом Москвы. А спустя шесть лет генерал-губернатор Голицын назначает его членом «Комитета попечительства о тюрьмах».

* * *

Доктор и раньше был не чужд благотворительности. Посещал больницы и богоугодные приюты. Раз в одном из них он обнаружил множество убогих и слепых. И сразу испросил соизволения начальства лечить несчастных безвозмездно. Будучи штадт-физиком московской запасной аптеки, ходатайствовал об учреждении особой службы выездных врачей для помощи внезапно заболевшим. Беспокоился о крепостных. Разоблачал недобросовестных коллег.

А после назначения он вовсе отказывается от личной жизни и посвящает все свое время арестантам.

«Старый, худощавый, восковой старичок в черном фраке, коротеньких панталонах, в черных шелковых чулках и башмаках с пряжками, казался только что вышедшим из какой-нибудь драмы XVIII столетия», – так писал о нем Герцен.

Доктора звали «юродивым» и «поврежденным». В его характере было, увидев, как женщина выпьет немножечко водки, на следующий день прислать ей книжечку о вреде пьянства.

Однажды пришел к Гаазу пациент. Дождался, пока доктор выйдет из комнаты, – и убежал, прихватив серебряные ложки. Сторож больницы догнал злоумышленника, доставил Гаазу, сам же пошел за полицией. А доктор сказал посетителю так:

– Ты фальшивый человек, ты обманул меня и хотел обокрасть, Бог тебя рассудит… а теперь беги скорее в задние ворота, пока солдаты не воротились… Да постой, может, у тебя нет ни гроша, – вот полтинник; но старайся исправить свою душу – от Бога не уйдешь, как от будочника.

Говаривали, что во время проповедей о порядочности, до которых доктор был большой охотник, увещеваемые таскали из карманов филантропа деньги. Зато и любили его. Как-то раз Федор Петрович шел морозным вечером к больному. Повстречались ему трое татей. «Скидывай, – говорят, – шубу». А когда узнали – извинились. Ничего не взяли. Даже проводили до больного – чтобы не обидели другие тати доктора.

Арестанткам Гааз дарил всякие «излишества»: грецкие орехи, апельсины, пряники. Целовался с ними. Врачу пеняли: дескать, балует преступниц, развращает их. Гааз же отвечал со своим трогательным акцентом:

– Извольте видеть, милостивой сударинь, кусок клеба, крош им всякий дает, а конфекту или апфельзину долго они не увидят, этого им никто не дает, это я могу консеквировать из ваших слов; потому я и делаю им это удовольствие, что оно долго не повторится.

Гостинцами доброта Гааза не ограничивалась. Он устраивал тюремные библиотеки – дело, доселе невиданное. Организовал две школы для детей арестантов и для беспризорников. Бесплатно лечил. Дарил одежду. Ходатайствовал за несправедливо осужденных. Требовал, чтоб в пересыльной тюрьме делали большие окна, ставили умывальники, а во дворе сажали тополя.

Вскоре из преуспевающего богача доктор превратился в гражданина, разве что не нуждающегося. Все имущество ушло на бедных. Губернатору Москвы шли резкие доклады о «пререканиях и затейливости» доктора Гааза, о том, что он, «утрируя свою филантропию, затрудняет только начальство перепиской и, уклоняясь от своей обязанности напротив службы, соблазняет преступников, целуется с ними».

Гааз же своих взглядов не менял. Он писал прошения о том, чтоб отменили железный прут, к которому приковывались арестанты на этапе. Он вышагивал по комнате, гремя изобретенными им кандалами – легкими, обшитыми сукном и кожей. Пройдя же десять километров и убедившись в относительной комфортности изобретения – вновь донимал начальство. И, не дожидаясь результатов высочайших совещаний, заказывал за собственные деньги первую партию.

А в своей больнице он охотно и бесплатно лечил всех, кому это необходимо.

И проповедовал: «Нужно много, много прощать, чтобы было много любви. Умейте прощать, желайте примирения! Не стесняйтесь малым размером помощи, которую можете оказать. Пусть она выразится подачей стакана свежей воды, дружеским приветом, словом утешения, сочувствия, сострадания, – и то хорошо. Старайтесь поднять упавшего, смягчить озлобленного. Спешите делать добро!»

* * *

Гааза хоронили более двадцати тысяч москвичей. Обнародовали завещание: «Всем, кто будет полагать, что остаются мне что-нибудь должны, да будет известно, что я им все прощаю». Портреты «папеньки» и «маменьки» он отписал одной своей знакомой, некой «добрейшей Боевской, чтоб она их тихим образом хранила при себе».

А кроме упомянутых портретов после него осталось немного старой мебели и поношенной одежды, чернильница, перо, три телескопа и горсточка медных монет.

По преданию, ограда на его могиле отлита из арестантских кандалов. На ней – девиз Гааза: «Спешите делать добро!».

Те же слова – на памятнике, что открыли в 1909 году в больнице в Малом Казенном переулке. Скульптор Николай Андреев выполнил его бесплатно. Законоучитель Александровского военного училища, больничный батюшка и священник пересыльной тюрьмы отслужили панихиду. Пели хор воспитанников Рукавишниковского приюта, дети из общины «Утоли моя печали» и хор тюремных арестантов.

В 1910 и 1911 годы у памятника Гаазу проходили празднества. В них участвовали воспитанники московских приютов и тюремные хоры.

Ну, а потом все как-то прекратилось.

Оглавление книги