Книга: Покровка. Прогулки по старой Москве

Хозяин Высокой усадьбы

Хозяин Высокой усадьбы

Усадьба «Высокие горы» (Земляной вал, 53) построена в 1831 году по проекту архитектора Д. Жилярди.

Недалеко от Курского вокзала стоит очаровательный особнячок с роскошным парком позади него. В наши дни он несколько пообносился, тем не менее все же хранит остатки былой роскоши. А некогда здание было одной из московских диковинок. Краевед Никольский так писал о нем в начале прошлого столетия: «Одна из жемчужин московского зодчества XIX века – дом и сад… созданные Жилярди. Это городская усадьба, новый тип другой такой же усадьбы Москвы – Румянцевского музея, это вторая итальянская вилла, каким-то волшебством перенесенная на берега грязной и узкой Яузы. Густо разрослись деревья сада, разбитого по плану того же Жилярди, и за ними прячутся чарующие архитектурные замыслы. Самый дом выходит фасадом на Садовую и не поражает с первого взгляда. Его близость к зданию Опекунского совета того же мастера была уже отмечена в литературе, но этот дом несравненно музыкальнее, скульптурнее. Единая, по существу, архитектурная концепция в одном случае торжественна, официальна, строга, в другом – нарядна, гостеприимна, интимна. Но совершенно исключителен по замыслу пологий спуск из второго этажа дома в сад, обставленный по бокам вазами с цветами и завершающийся двумя львами. Этот боковой фасад дома задуман и обработан как самостоятельное архитектурное сооружение, и по общим формам в нем нетрудно угадать мастера знаменитого Конного двора в подмосковных Кузьминках. В рамке из пиний и кипарисов, на фоне лиловеющего южного неба, среди цветов магнолий и роз, а не в окружении московской зелени хотелось бы видеть этот чудесный уголок Италии, по счастью устоявший без искажений в столь роковых для многих памятников «реставрациях».

Замечателен на склонах парка и ансамбль из Чайного павильона и двух круглых беседок, дышащих какой-то одухотворенностью, античною радостью бытия. Если про античные статуи говорят нередко, что их мрамор живет, то здесь дышит и поет прозаический кирпич под забеленною штукатуркой; здесь зодчество становится скульптурой, не знающей парадных, фасадных и непарадных частей: павильон и беседки, как статуи, равно красивы со всех сторон, а общую концепцию бокового паркового входа в большой дом можно сравнивать с каким-нибудь барельефом. В орнаментальных декорациях, в узорах решеток – всюду встречаются характерные для Жилярди любимые им лебеди и лиры, в извивах которых повторяются те же линии лебединой шеи. И самое зодчество Жилярди – лебединая песнь стиля империи, последнее его слово, высочайшее достижение».

А принадлежал этот «чудесный уголок», эта «жемчужина», «высочайшее достижение» и «лебединая песнь» Николаю Александровичу Найденову, одному из самых интересных московских краеведов. И, безусловно, самому богатому.

Кстати, читается его фамилия так же, как пишется – не через «ё», а через «е».

* * *

Николай Найденов родился в 1834 году, в семье Александра Егоровича Найденова, московского купца третьей (не слишком-то высокой) гильдии. Николаю повезло – вопреки нравам того времени, он учился отнюдь не в отцовском амбаре, а в Петропавловском Евангелическо-лютеранском училище. Оно действовало в Старосадском переулке, при церкви апостолов Петра и Павла, и было известно «по педагогической выдержанности, от которой в восторге не одни немцы, а и православные москвичи». Действительно, в училище работали прекрасные преподаватели, а многие уроки даже велись на иностранных языках (немецком и французском). Там были курсы купеческой арифметики, бухгалтерии, конторского дела, опирались они на примеры самых передовых западных фирм, поэтому московские купцы иной раз рисковали отдавать туда своих детишек.

Несмотря на некую несовместимость училищных традиций с патриархальными домашними, Николай закончил лютеранское училище с аттестатом «первого ученика». Но научные труды продолжил – через некоторое время перевел с немецкого «Купеческую арифметику. Руководство для купцов и реальных училищ» А. Штейнгауза (она стала первым в России учебником такого плана). Затем последовали и другие переводы.

Вместе с тем, Николай помогает отцу в торговых и промышленных делах, а после смерти Александра Егоровича, в 1864 году становится главою фирмы «А. Найденов и сыновья». Обойдя при этом своего старшего брата Виктора и нарушив еще одну традицию московского купечества.

Впрочем, промышленная деятельность Николая Александровича особенной оригинальностью не отличалась. Гораздо интереснее его общественная жизнь. С 1866 года и до самой смерти Найденов был гласным членом Московской думы.

«Самым выдающимся представителем семьи Найденовых был, вне сомнения, Николай Александрович, – писал его добрый знакомый, не раз упомянутый Павел Бурышкин. – В течение долгих лет он занимал одно из самых первых мест в московской общественности и работал в разных направлениях. В течение 25 с лишним лет он был председателем Московского Биржевого комитета, который в ту пору – конец XIX столетия – был единственной промышленной организацией московского района. Громадный рост текстильной, в особенности хлопчатобумажной индустрии, имевший место в те годы, в значительной степени был облегчен деятельностью Биржевого Комитета, и в этом отношении заслуги его председателя были значительны и несомненны. Именно в период возглавления им московской торгово-промышленной общественности у Биржевого комитета создался тот престиж, который внешне выявлялся в том, что новоназначенный руководитель финансового ведомства долгом своим почитал приезжать в Москву и представляться московскому купечеству.

Помимо Биржи, Н.А. уделял немало внимания и работе в Московском Купеческом обществе».

Найденов вездесущ. Он – мировой судья, он – основатель Александровского коммерческого училища, он – попечитель Строгановского училища, Практической академии коммерческих наук, двух библиотек (Чертковской и Голицынской). В. П. Рябушинский уверял: «Значение и авторитет Н.А. в ней, т.е. в Москве, были тогда очень велики. Маленький, живой, огненный, – таким он живет у меня в памяти; не таков казенный тип московского купца, а кто мог быть им более, чем Н. А. Так все в Москве: напишешь какое-нибудь правило, а потом самым характерным явлением – исключение. Как в грамматике. Николай Александрович делал свое купеческое ремесло, и хорошо делал, но главное его занятие было общественное служение…

Жило в нем большое московское купеческое самосознание, но без классового эгоизма. Выросло оно на почве любви к родному городу, к его истории, традициям, быту».

Именно общественная деятельность Николая Александровича и толкнула его в москвоведение. Хотя огромную роль тут сыграла усадьба, в которой ему посчастливилось жить.

* * *

История этого места весьма завидна. Еще в конце пятнадцатого века оно приглянулось самому Ивану III. И настолько приглянулось, что Великий царь (правда, тогда еще – Великий князь) обменял на него свои обширные (гораздо более обширные, чем это) владения в окрестностях Андроньева монастыря и отстроил тут себе усадьбу.

В семнадцатом столетии тут находился загородный двор боярина Морозова, вошедшего в историю как «дядька» другого царя – Алексея Михайловича. Затем этой землей владели Лопухины, Лакоста, Шереметевы, поэт Херасков…

После наполеоновской войны участком завладели Усачевы. Именно при них Жилярди и построил знаменитую усадьбу.

В середине позапрошлого столетия усадьба перешла к новым владельцам – Хлудовым. Среди них особенной известностью пользовался купец Герасим Хлудов. Д. И. Покровский, автор «Очерков Москвы», писал о нем: «Дом свой Герасим Иванович вел на самую утонченную ногу, да и сам смахивал на англичанина. У него не раз пировали министры финансов и иные тузы финансовой администрации. Сад при его доме, сползавший к самой Яузе, был отделан на английский манер и заключал в себе не только оранжереи, но и птичий двор, и даже зверинец. Прожил Гер. Ив. более полжизни в этом доме безмятежно и благополучно, преумножая богатство, возвышая свою коммерческую репутацию, и сюда же был привезен бездыханным, от подъезда купеческого клуба, куда шел прямо из страхового общества, с миллионами только что полученной за сгоревшую Яузовскую фабрику премии».

Кстати, и брат Хлудова, известный собиратель книг и живописи, тоже умер не совсем обычным образом. Правда, «премий» за пожары он не получал – просто ехал на извозчике домой и умер по дороге. Разумеется, извозчик не знал, кого везет и, обнаружив труп, отправился в Тверской участок. Лишь после некоторого расследования обнаружилось, что безвестный пассажир – один из самых знаменитых и богатых граждан города Москвы.

Так что, когда в конце XIX века усадьба перешла к Найденовым, она была не только признанным украшением первопрестольной, но еще и интересным историческим объектом.

Кроме того, она вошла в литературу. Петр Дмитриевич Боборыкин посвятил ей множество страниц в своем романе «Китай-город». Правда там усадьбою владели не Найденовы, не Усачевы и не Хлудовы, а некая Марфа Николаевна Кречетова. Но, несмотря на это, экстерьеры, интерьеры и даже бытовой уклад были описаны довольно точно. И «одноэтажный длинный дом с мезонином и крыльями – вроде галерей, – окрашенный в нежно-абрикосовый цвет». И двор, который «уходил вглубь, где за чугунной белой решеткой краснели остатки листьев на липах и кленах». И сад, из которого «видны были извилины реки, овраги, фабрики, мост, а над ними, на другом берегу, – богатые церкви и хоромы Рогожской, каланча части, и еще дальше – башни и огороды монастыря. Точно особенный город поднимался там, весь каменный, с золотыми точками крестов и глав, с садами и огородами, с внешне строгой обрядной жизнью древнего благочестия, с хозяйским привольем закромов, амбаров, погребиц, сараев, рабочих казарм, затейливых беседок и вышек».

Уделил Боборыкин внимание даже буфетной: «Белые с золотом обои, рояль, ломберные столы, стулья, образ с лампадкой; зала смотрела суховато-чопорно и чрезвычайно чисто». Описал и гостиную: «Обширный диван с высокой резной ореховой спинкой разделял две большие печи – расположение старых домов – с выступами, на которых стояло два бюста из алебастра под бронзу. Обивка мебели, шелковая, темно-желтая, сливалась с такого же цвета обоями. От них гостиная смотрела уныло и сумрачно; да и свет проникал сквозь деревья – комната выходила окнами в сад».

В тот самый сад, которым восхищались все посетители этой усадьбы.

* * *

И все же, если бы не общественная жизнь деятельного Николая Александровича, он так и не увлекся бы историей Москвы. Сидеть с утра до вечера в архивах с одной лишь целью – уточнить даты постройки какого-нибудь давно уж развалившегося дворца, было не по его темпераменту.

Но гласный думы смотрел на дело несколько иначе. И 25 мая 1877 года он выступил с вопросом о необходимости создания фундаментального научного описания Москвы. Городской голова (небезызвестный С. М. Третьяков) поддержал его. Составили комиссию (под руководством, разумеется, Найденова). И спустя три года (при тогдашнем ритме жизни не такой уж и великий срок) комиссия разработала подробный план работ.

Дума же постановила:

«1. Безотлагательно приступить к собиранию и разработке материалов для составления историко-статистического описания Москвы.

2. Просить Ивана Егоровича Забелина принять на себя непосредственное руководство всеми предстоящими работами по собиранию материалов, равно и составлению самого «Описания»».

Правда, Николай Александрович старался ничуть не меньше «непосредственного руководителя», и сам Забелин говорил Найденову – дескать, взялись вы с «такою энергией, которая только вам и свойственна».

А роль себе в этой комиссии Найденов выбрал самую, пожалуй, трудоемкую (и вместе с тем, затратоемкую). Он взялся за фотофиксацию храмов Москвы. И уже через два года вышла первая часть фотоальбомов «Москва. Соборы, монастыри и церкви». Она была посвящена Белому городу. А еще через год появился фотокаталог китайгородских и кремлевских храмов.

В предисловии к изданию Найденов написал, что его цель «состоит в сохранении на память будущему вида существующих в Москве храмов, не касаясь при этом нисколько того, какое значение последние имеют в отношении историческом, археологическом или архитектурном».

К тому времени Найденов только становился краеведом.

* * *

Издания вышли роскошными. Бурышкин вспоминал, что «подлинник – фотографии – составлял шесть больших альбомов. С подлинника были перепечатки, с литографиями и коротким текстом… Они были напечатаны в очень небольшом количестве экземпляров, – иногда менее 25-ти… Все эти издания, вместе взятые, представляли необычайно ценный материал по истории города Москвы. Не думаю, чтобы в каком-либо другом городе мира были собрания такой же ценности исторических документов, трудами одного человека, и не профессионального историка, а любителя, желавшего послужить родной стране и родному городу».

Впрочем, несмотря на льстивый отзыв, Бурышкин несколько преуменьшал роль Николая Александровича в краеведении Москвы. Да, разумеется, Найденов не имел образования историка. Однако же этот «любитель» уже в 1879 году выпустил свой первый москвоведческий труд – «Сведения об упраздненных храмах, находившихся в Москве на месте биржи и Старого Гостиного двора». Да и в предисловии к альбомам он указывал названия не только храмов и приделов, но и дату основания, дату постройки, давал сведения о первоначальных (как правило, деревянных) храмах. И впоследствии в его исследованиях были обнаружены всего лишь три неточности.

Роль Найденова сводилась не только к ведению денежной стороны дела и к архивной работе, но и к участию в самих съемках. Вместе с сотрудниками лучшей московской фотофирмы «Шерер, Набгольц и К° в Москве» (кстати, имевшей титул поставщика императорского двора), он ходил по улицам, выбирал лучшие ракурсы, подчас забирался на крыши окрестных домов. Словом, ни в чем не уступал другим московским краеведам.

Вскоре вышли новые альбомы – «Москва. Виды некоторых городских местностей, храмов, примечательных зданий и других сооружений» (1884 год), «Москва. Снимки с видов местностей, храмов, зданий и других сооружений» (1886 год) и «Городские торговые ряды» (1890 год). Забелин в одном из писем к Николаю Александровичу называл его труды «драгоценным прекрасным изданием… которое останется вековечным памятником Вашей любви к матушке Москве и Ваших неутомимых и горячих стараний и попечений об всяком историческом ее добре и благе».

К тому же Николай Найденов написал довольно много книг, посвященных московской (и не только московской) истории – кроме упомянутых «Сведений об упраздненных храмах, находившихся в Москве на месте биржи и Старого Гостиного двора» в разные годы были изданы «Московская биржа. 1839—1889» (1889 год), «Село Батыево. Материалы для истории его населения XVII—XIX столетий» (1889 год), «Воспоминания о московском Петропавловском евангелическо-лютеранском мужском училище. Из сороковых годов прошлого столетия» (1903 год), «Храм святого пророка Илии, что на Воронцовом поле» (1903 год), «Церковь Покрова Пресвятыя Богородицы, что на Воронцовом поле, именуемая Грузинской» (1903 год), «Воспоминания о виденном, слышанном и испытанном» (первая часть – 1903, вторая – 1905 годы) и «Сведения о приходе Николаевской, в Воробине, церкви» (1905 год).

Кроме того, Найденов часто выступал в качестве издателя всевозможных документов, относящихся к истории и краеведению. Это «Переписные книги города Москвы», девять томов «Материалов для истории московского купечества», «Материалы для истории города XVII и XVIII столетий», «Опись дел, хранящихся в архиве Московской купеческой управы» в двух томах, «Межевые книги города Москвы XVIII столетия», «Москва. Актовые книги XVIII столетия» в двенадцати томах, «Материалы для истории московского купечества. Общественные приговоры» в одиннадцати томах, «Указатели к изданным Московской городской управой переписным и межевым книгам XVII и XVIII столетий» и восьмитомник «Книги капитальные и приходные Московского купеческого общества». Так что роль этого славного текстильщика в московском краеведении переоценить довольно трудно.

* * *

Впрочем, несмотря на западное образование, благородную общественную деятельность и систематические упражнения в писательском труде, в домашней жизни Николай Александрович вел себя властно и подчас самодурствовал. Обитатели усадьбы чуть ли не на цыпочках ходили, дабы не навлечь на себя гнев хозяина. Например, его племянник, будущий писатель Ремизов, будучи совсем младенцем, неверно произнес название писцовых книг. И вот что из этого вышло:

«Как-то в обед мы возвращались с урока… Н. А. Найденов, увидя нас в окно, позвал к себе в дом: а делал он это часто без надобности, «здорово живешь», но, случалось, и для «острастки». Очутившись близко у стола, заваленного рукописями, я вдруг увидел что-то похожее на наши Макарьевские Четьи-Минеи…

– Покажите мне Песцовые книги! – сказал я, совсем близко наклоняясь к столу. – Песцовые! – повторял я, шаря глазами по столу.

– Пес-цовые?

И этот цок: – «цовые» – меня вдруг отдернул, я почувствовал, как весь оледенел; я только и мог разобрать – сквозь вызвизги: «песцовые» и с каким издевательством на «е», переходящим в смягченное «пес», передразнивающим мою ошибку…

– Воровать яблоки… бабошники… голубятники.

«Кубарем скатились», как говорили про нас, я это выражение хорошо запомнил, когда мы добежали до нашей бывшей красильни. Я так и не понял, в чем дело, – мне было пять лет, чего и спрашивать! я только почуял какую-то свою ошибку, а лед я почувствовал, как ожог».

«Бывшая красильня» – неуютный флигелек, который Найденов предоставил своей сестре Марии Александровне с детьми после того, как она разошлась с мужем. По найденовским понятиям, она тем самым опозорила семью. Так что в главный дом преступницу не поселили, приданое (а бывший муж вернул его) пустили в оборот, и племянники (а среди них – А. Ремизов) росли среди прислуги.

Кроме того, Найденов был до смешного суеверен. Например, когда сходились гости и за столом случайно оказывалось тринадцать человек, звали некого Молчанова, знакомого приказчика, который проживал неподалеку от усадьбы. Он охотно приходил (радушный, празднично одетый) и нисколько не смущался ни своей постыдной роли, ни презрительного отношения других гостей (да и хозяина). Те же, в свою очередь, не забивали себе головы сомнениями нравственного плана и воспринимали бедного Молчанова как некий предмет мебели или же, в крайнем случае, легавую собаку.

К родственникам Найденов относился, словно к крепостным. К примеру, захотелось ему, чтобы один из братьев Ремизовых поступил в Александровское коммерческое училище – ни с кем даже советоваться не пожелал. «Определил» – и все тут. А чтобы «не оставлять его одного», перевел в Коммерческое и Алексея. Хотя тот уже несколько лет учился (притом, весьма успешно и охотно) в Четвертой городской гимназии.

Конечно, дети не любили дядюшку. И старались избегать его компании. «Вечерние хождения к Найденовым были для нас как тяжелая повинность, – вспоминал Алексей Ремизов. – До ужина мы толклись наверху, не показываясь

в зал к гостям, или слонялись в библиотеке – все книги были под замком и ничего нельзя было трогать; а за ужином нас, детей, сажали не в столовой вместе со всеми, а отдельно под лестницей в проходной комнате с тремя выходами:

в столовую, в залу и в парадную прихожую, всю заставленную цветами; у Найденовых культ цветов, своя оранжерея. Сидеть на тычке было не очень-то приятно, хотя бы лицом к цветам».

Ослушаться же Николая Александровича, не явиться – никому и в голову не приходила такая дерзостная мысль. Даже подумать было страшно, как отреагирует на это хозяин-самодур. Конечно, по большому счету, он своим бедным родственникам навредить не мог – хотя бы потому, что пострадала бы его общественная репутация. Зато по мелочам подпортить крови было в его силах.

* * *

Несмотря на строгость барина, в найденовской усадьбе постоянно находилось множество колоритных обитателей. Хотя бы та же мать Алеши Ремизова – Мария Александровна Найденова. Окончив то же Петропавловское лютеранское училище, что и Николай Александрович, она, проникнувшись прогрессивными идеями, сошлась с нигилистами, будучи девушкою романтичной, пережила несколько сердечных увлечений, вышла замуж, разошлась и успокоилась с детьми в найденовской красильне.

Был примечателен брат Николая Александровича, по кличке Англичанин. Он и впрямь жил в Англии, однако же недолго – всего несколько лет. Зато, как это, к сожалению, подчас случается у москвичей, вернулся убежденным англоманом, презирающим все русское.

««Англичанина» никто не любил, – писал Ремизов. – Голоса он не подымет, но никогда и не услышишь от него человеческого слова. К «англичанину» не замедля прибавилось: «скусный» (скушный) и «змея».

Всю жизнь прожил он одиноко на Земляном валу в белом найденовском доме в семье своего знаменитого брата «Самодура» (так Ремизов звал барина – АМ.), гремевшего на всю биржевую Москву. Ни малейшего сходства с Найденовыми, сам по себе, подлинно «англичанин»… Европеец Берн Джонс, тонкий профиль и тень печали безо всякого намека на Азию… И дома в обиходе не филипповские и чуевские пирожные изобретения и не от француза Трамблэ, а сухое английское от Бертельса. А в его библиотеке – не русские, а английских и немецких имен стена».

Любимым и единственным, пожалуй, развлечением «англичанина» были воскресные прогулки в Петровско-Разумовское. Там он молча и с достоинством пил английский чай с лимоном и через пару часов, как обычно, довольный собою, возвращался домой.

Но самым трогательным персонажем была бабушка Ладыгина – совсем дальняя родственница, жившая хотя и в главном доме, но зато в подвале. Перед своими подвальными окнами бабушка (а чаще ее называли бабинькой) развела чудеснейший цветник – хотя и небольшой, зато очаровательный, с душой посаженный. В смысле своей красоты и совершенства он мало уступал известному найденовскому саду.

* * *

Николай Александрович Найденов скончался в 1905 году от грудной жабы. До революции усадьбою владели его родственники, и она поддерживалась в порядке превосходном. В частности, «Путеводитель по Москве» 1917 года описывал дом как настоящую московскую жемчужину: «Дом Найденовых (Земляной вал, №53, трамв. Б) выстроен в начале XIX в. в духе итальянских вилл знаменитым Д. Жилярди для кн. Гагариных. Высокий фронтон его величествен и изящен. Изысканную пышность фасаду придают пилястры, являющиеся как бы фоном для гладких стройных колонн. Великолепный фриз, необыкновенно тонко обработанный, тянется над окнами, которые, к сожалению, не сохранили первоначального вида. Лучше всего смотреть на фасад дома с пригорка Грузинского переулка. Перед домом палисадник, за ним ряд лип, посаженных значительно позднее, но подстриженных с той манерной изысканностью, которая живо напоминает былое увлечение Версалем. Все надворные службы строго выдержаны в стиле самого дома».

Как ни странно, еще в конце пятидесятых усадьба сохраняла дореволюционное очарование. К примеру, Петр Сытин в книге «Из истории московских улиц» писал о ней: «От дома и террасы перед ним спускаются в сад, к реке Яузе, лестница и пандус. В саду – прекрасный павильон, грот, две круглые беседки, чайный домик, полуротонда с живописной отделкой. Как лестница на террасу, так и садовые постройки разработаны с изумительным вкусом и поражают изяществом своих пропорций. Прекрасно вписанные в вековую зелень парка, они составляют с ним единую художественную композицию. Очень красива усадьба и со стороны улицы. Высокий цокольный полуэтаж, как пьедестал, торжественно поднимает ее основной, изысканно отделанный дом на вершине холма. В таком виде усадьба дошла до нашего времени. Сейчас в ней находится санаторий „Высокие горы“».

Больше того, еще в восьмидесятые усадьба поражала красотою: «Острый контраст, который вносит в художественный образ здания южный фасад, выходящий в парк, неожиданно меняет наше первое представление об этом ансамбле… Несколько холодное официальное здание с этой стороны оказывается приветливо-интимным. К южному фасаду, решенному в формах, значительно опередивших свое время, примыкает каменная веранда. К ней ведет широкий пандус, приглашающий в красивейший парк с чайным домиком, беседками-ротондами гротом и скульптурами, заставляющими забыть о зоне стремительного движения городского транспорта, находящейся в двух шагах отсюда. Этот памятник ландшафтной архитектуры открывает неповторимую панораму Заяузья с живописно расположенным на высоком берегу Яузы ансамблем Андроникова монастыря…» (Юрий Александров, «Москва. Диалог путеводителей»).

Трудно поверить в то, что совсем еще недавно беседки были целыми, дорожки – чистыми, грот – романтичным, а статуи стояли при своих носах.

Оглавление книги