Книга: Кнайпы Львова

«Варшава»

«Варшава»

Эта изысканно украшенная по проекту Альфреда Захариевича кофейня, как и само здание, появилась в 1911 г. на площади Смольки, 3. Дом, который построила фирма Захариевича с использованием железобетона и современных технологий, стала для фирмы гордостью.

Посредине кофейни, декорированной белым и зеленым мрамором, бил фонтан и плавали рыбки. Однако в первые годы своего существования она была малопопулярна, хотя пространства в ней хватало. Владелец пробовал спасать ситуацию различными развлечениями. Однажды выставил обнаженный женский торс без ног и рук. Сюда наведывались члены конного клуба, и здесь можно было потанцевать, не подвергая себя неожиданным авантюрам или зацепкам.

Но дела все равно не улучшились, и во время войны кофейня закрылась. 2 апреля 1920 г. газеты поместили рекламу: «Кофейня «Варшава» — древнее любимое место собрания интеллигенции на пл. Смольки, после восстановления с комфортом — вновь открыта. Ежедневный концерт салонной музыки. Лучший кофе, сливки из собственного фольварка. Кофейня обеспечена газетами местными и зарубежными».

«Варшава», в отличие от многих других кофеен, имела счастье попасть в руки соответствующего человека и благодаря этому смогла после второго своего рождения вести жизнь равномерную и обеспеченную.

«Варшаве» действительно повезло, что ею занялся такой опытный хозяин, как Франтишек Мошкович, которого считали королем львовских кофеен и называли любовно Франем. Этот человек поражал своей предприимчивостью и подвижностью, и именно он способствовал к развитию кофейной культуры Львова.

Начав с древней «Европейской» на углу ул. Ягайлонской и ул. Третьего Мая и закончив «Варшавой», он менял кофейни, как Дон Жуан своих подружек. И, как настоящий Дон Жуан, смог эти изменения осуществлять с обоюдной пользой, потому что имел к каждой из них свой подход, каждую из них по-своему поставил на ноги и вывел в люди, а оставляя, обеспечивал стабильное будущее.

«Варшава» была его последней большой любовью во Львове. В жизни пана Франя эта кофейня занимала определенное символическое значение, ведь ее название стало невольной заповедью его более поздней карьеры — из львовской «Варшавы» он попал в Варшаву настоящую. Где стал одним из самых популярных представителей Галичины и единственным пропагандистом настоящей венской кофейни. Его «Адрия» в Варшаве была единственной кофейней, обеспеченной журналами.

Оставленная паном Франем кофейня «Варшава» перешла к одному из его учеников и сообщников, который из осторожности пытался идти по следам мастера, хоть и не всегда ему это удавалось. Наконец, не его это была вина, когда что-то шло не так, потому что характер и вид кофейни должен был все же меняться под влиянием публичного изменения вкусов и понятий тогдашней жизни кофеен.

Прежде всего, изменился ее внешний вид. Главный зал, когда-то светлый и просторный, превратился в два отдельных зала — собственно, кофейню и бар. Пострадал из-за этого не только размах заведения, но и все его традиции. Когда-то эта кофейня была исполнена великосветского шика, а уже в 1930-е годы только и осталось, что создавать атмосферу интимности в зале кофейни. Простенок, отделявший кофейню от бара, при каждом стуке дверей угрожающе шатался, и было похоже на то, что если бы кто-то из посетителей чуть сильнее хлопнул, то все сооружение сразу бы разлетелось. Видимо, именно поэтому хозяин старался, чтобы его гости были всем довольны и не имели причин хлопать от злости дверью. Доказательством этого было то, что в «Варшаве» в любое время дня и ночи царило сравнительно оживленное движение.

В 1920—1930-х годах это было заведение еврейской адвокатуры, купечества и еврейской молодежи. Для дискуссий и чтения газет сходились сионисты. Журналисты еврейских газет оттачивали здесь свои перья и языки, узнавая свежие сплетни.

В отличие от других подобных кофеен, где дневная и ночная публика менялись местами, в «Варшаве» и днем и ночью толклась преимущественно та же публика, которая тратила порой за вечер то, что за тем же столом заработала днем. И хотя днем и ночью это были те же люди, но день от ночи здесь существенно отличался. Днем завсегдатаи были по уши погружены в газеты или дискутировали, не покидая своих столиков, создавая отдельные группки, каждая из которых жила своей жизнью и была занята исключительно собой.

Вечером столики покрывались белыми скатертями, газеты сворачивались, дискуссии обрывались, а группки объединялись для совместной товарищеской жизни. И тогда люди, сидевшие по полдня за соседними столами и не обращавшие внимания на соседей, вдруг замечали друг друга, начинали обмениваться улыбками и поклонами, купаясь в теплой атмосфере взаимной доброжелательности.

Стенка, которая разделяла кофейню и бар, исчезала, и появлялась эстрада с оркестром, а салонная группа начинала свой вечерний концерт, который лишь в течение часа был чистой воды концертом, а салонная группа — всего лишь час салонной группой. Потому что через час наступала еще одна магическая перемена в этом оригинальном заведении. Капельмейстер, музыканты, фортепьяно, джаз делали поворот на 180 градусов — лицом к бару. Перед становился задом, зад — передом, оркестр салонный — джаз-бандой, концерт — танцевальной музыкой, бар — танцевальной площадкой, кофейня — ресторацией.

В 1924 г. здесь побывал писатель Альфред Дёблин из Берлина: «Я стою перед дверью и вижу: «Кофейня Варшава». Это какой-то рок — я должен зайти внутрь. В дверях вижу принаряженных девушек, около них за столиком сидят две дамы постарше. Одна из девушек пришпиливает мне на отворот зеленый номер 494. Ко мне обращаются на немецком: здесь собирают пожертвования для больных и для реконвалесцентов. Я даю деньги и уныло думаю: «Лучше бы вы их собирали для себя». Кофейня большая. Из центра слышна музыка, она сливается с шумом людей, лестницы справа ведут в читальню. Нет, только не сюда! Я не хочу. Меня переполняет отчаяние. Как я ненавижу это бессмысленное бренчание! Возможно, сегодня утром музыка показалась бы мне приятной. В дверях коротко подстриженные девушки в красных блузках — суетливые, взволнованные: сплошная суета. Вот пожилой пан с дамой садятся за мой столик. Он нацепляет пенсне и читает газету. На ней мерцают бриллиантовые серьги. Над газетой он дает ей понять, что 120 злотых за эту вещь — дешево, кое-где это стоило бы 200, кроме того, заплатить можно позже. Включили яркие лампы, чтобы осветить этих людей, чтобы дать им свет. Это для них подбрасывают прессованные брикеты угля под большой котел и сжигают. Что же происходит с водой? Она кипит и, превращаясь в пар, создает давление. В подвале вибрируют генераторы, выталкивают таинственные электрические силы, молниеносно проводят их по проводам к кофейне, там они становятся светом. Для чего? Для кого? А вот для кого. Возможно, я ошибаюсь, но это веселит их. Они двигаются, эти человеческие существа, дышат и умирают в сиянии света. Однако не хочу говорить о мелочах. Не стоят внимания мелочи. А может, это и не мелочи?

Мужчина в пенсне за моим столиком откладывает газету, пересчитывает деньги, которые ему дала его жена в бриллиантах. Звучит приятный, очень старый венский вальс. Я хотел бы увидеть их трепет, их радость. Они же деловито сидят друг рядом с другом. Его не радуют деньги. Он берет их, держит, прячет. Он холоден, суров, замкнут, в оцепенении.

И снова венский вальс. Не хочу. В зале подпевают. Так все же они имеют душу, сердце. О жестокость, о горе мира» (в переводе Христи Назаркевич).

2 июня 1933 г. ночью здесь развлекалась веселая компания, и между одной дамой и официантами возникла ссора, во время которой дама воскликнула на всю кофейню «Хайль Гитлер!». Завершилась сцена протоколом, который оформил постовой.

Оглавление книги