Книга: Кнайпы Львова

«Шкоцкая»

«Шкоцкая»

Эта известная кофейня была в конце Академической, там, где до недавнего времени было кафе «Десертное», а сейчас банк.

С 1910 г. залы ее были оформлены рыцарскими панно В. Белецкого в стиле романов Вальтера Скотта. Владельцем в межвоенный период был Томаш Зелинский.

Здесь собирался университетский мир, особенно корифеи точных наук. Не изменили они любимой кнайпе даже после того, как основной корпус университета переместился в теперешнее строение. Приходили сюда не только профессора, но и ассистенты, а также спортсмены — преимущественно перед полуднем, реже по вечерам. Но если уже заседали, то надолго. Заходил сюда и Михайло Грушевский.

Каждый вечер в начале столетия приходил в кофейню выдающийся философ Казимир Твардовский, который имел такую большую популярность среди студентов, что для его лекций университет должен был снять зал Музыкального общества. Из кофейни Твардовский уходил пунктуально в одиннадцать вечера домой, а жил он по соседству со своим хорошим приятелем Яном Каспровичем.

Приходили сюда на газеты и на шахматы, а еще кнайпа славилась вкуснейшим черным кофе.

Под конец 1900-х годов сюда по субботам сходился так называемый «кружок ганделесов», прозванный так за свою склонность к охоте за старыми книгами. Принадлежали к этому кругу историк Франц Яворский, редактор «Курьера Львовского» Болеслав Вислоух, журналисты Менкицкий, Штерншуе и другие. При встрече они показывали друг другу свои находки, обменивались стариной. Как вспоминал Василий Щурат, «в кружок попадал часто и Каспрович, и сильно интересовался книжными открытиями. Когда Каспровича бросила жена и ушла к Станиславу Пшибышевскому, он топил свою тоску в бокале, но друзья не оставили его в беде».

В межвоенный период кофейня принимала очень разнообразную публику. Профессора университета и влюбленные пары, старые сплетницы и одинокие читатели газет, библиофилы и игроки в бильярд, еврейская интеллигенция и студенты — все сферы, классы и расы, разных вкусов и разной веры, жили здесь дружно одни рядом с другими, заполняя обычно половину зала. Именно поэтому «Шкоцкая» и была особенно привлекательной, что здесь никогда не было слишком заполнено и никогда слишком пусто. Так как-то удачно была отмерена ее вместимость. Большую часть ее публики составляли завсегдатаи «Ромы», которые то ли из одного только оппозиционизма, то ли потому, что в «Роме» было забито, эмигрировали в «Шкоцкую», пытаясь устроить себе здесь новое независимое существование.

Между учеными, особенно математиками, шли длинные и задорные дискуссии, которые описал в своих английских воспоминаниях профессор американского университета Станислав Улям. Спортсмены обсуждали актуальные матчи. Женщины здесь бывали редко. Вечерами концертировал Артур Миллер, автор львовских опереток (в частности «Одиночки кофейного короля»).

Эту кофейню выбрали для своих встреч выдающиеся математики, создатели Львовской математической школы. Именно здесь профессор университета, академик Стефан Банах (похороненый на Лычакове) одним махом ставил студентам зачет и кофе.

Доцент Банах был высоким, худым молодым человеком, который в гранатовом пиджаке, застегнутом на два ряда пуговиц, напоминал атташе посольства. Когда увлекался какой-то математической темой, то гнал свою лекцию быстро вперед, не заботясь слушателями, которые не раз не успевали за ним. Компенсируя жизнь среди цифр, Банах любил забавы, а в те времена не было слишком много дансингов во Львове, и играли на частных балах. Иногда такие балы заканчивались на рассвете, и случалось, что пан доцент после последней мазурки спешил на лекцию. Студенты бывали, конечно, удивлены, увидев своего преподавателя, одетого во фрак и сверкающие лакерованные туфли, и думали, что, может, в тот день он будет говорить на каком-нибудь симпозиуме. Но когда однажды на лекции пан профессор подпер голову и уснул, студенты догадались о причине.

В кнайпу наведывались также его сотрудники — мировой славы ученый Гуго Стейнгауз, Юлиан Шаудер, Станислав Улям и несколько молодых профессоров: Станислав Мазур, Владислав Орлич и Стефан Качмар. Также профессора философии, связанные с математической логикой, — Казимир Айдукевич и Леон Хвистек, преподаватели Политехники Антон Ломницкий и Владимир Стожек.

Студенты в шутку задавали геометрическую задачу: «Как из простого конуса сделать конус усеченный (“сцьенты”)?» И решали так: «Пригласить его в кнайпу — и получится “сцьеты”».

Студенты обожали Стейнгауза, поскольку были с ним запанибрата. О его юморе свидетельствует, например, такой трафунок. Как-то студент поставил перед ним математическую проблему:

— Яйцо катится по плоскости, имеющей наклон 15 градусов. За какое время оно прокатится 20 метров?

— Но ты должен мне сказать, из какого пункта катится яйцо?

— Из куриной задницы, пан профессор.

На следующей лекции Стейнгаус объявил:

— Сейчас займемся расчетами призрачными, с помощью которых сможем подробно выяснить, где находится куриная задница.

В «симпозиумах» в «Шкоцкой» принимал также участие некий Авербах, который был не профессором, а… магом, и показывал по кнайпам такие карточные фокусы, «которых люди не выдумали». Он был живым компьютером. Самую трудную арифметическую задачу решал за несколько секунд.

Однажды он раздал ученым карты для бриджа так, что тот, кто объявлял игру, мог делать «большой шлем» любой масти. Удивленные профессора сразу взялись рассматривать эту тему, и таким образом появилась гордость Львовской математической школы: метод решения игр, который доморощенные мудрецы окрестили «Методом Монте-Карло».

Но еще прежде чем наступала пора идти в «Шкоцкую», в обед Стожек говорил Банаху: «Водзу, провадз!» («Вожак, веди!»), и они шли к Теличковой на водочку и паривки (сосиски) с хреном, которые, по мнению Стожка, лечили меланхолию.

Математики точно переворачивали мир вверх ногами, решая глобальные научные проблемы, и в первую очередь для записи выводов дискуссии служили салфетки, и, когда они входили в экстаз, стали исписывать белые мраморные поверхности столов сотнями теорем. После их посиделок официант снимал мраморную поверхность, или как тогда говорили «блят», и прятал его до следующего дня. А вытирали всю эту писанину только после милостивого разрешения математиков. Наконец кельнерам это надоело.

Однажды за Банахом пришла его жена Люция, официант пожаловался:

— Прошу уважаемую пани, они пачкают и пачкают по этим столешницам. И пусть бы себе пачкали, но они это делают химическими карандашами, и это совершенно невозможно стереть!

Пани Люция сжалилась, за два с половиной золотых купила в бумажной фабрике Эдварда Зымного толстую тетрадь и подарила ее профессорам. С тех пор в правую часть тетради вписывались задачи, а слева — решение. Так возникла славная «Шкоцкая книга».

7 июля 1935 г. Степан Банах сделал первую запись в «Шкоцкую книгу».

«Однажды еще перед полуднем мы сидели в «Шкоцкой», — вспоминал старый львовянин, — было людно, посетители сидели вокруг столиков из белого мрамора, на которых громоздились кипы стаканов и рюмок. Официанты с трудом протискивались между людьми, неся над головой наполненные подносы. Разговоры были оживленные, сыпались шутки, раздавался смех. Царил симпатичный бардак.

К нам приблизился хозяин заведения пан Бреттшнайдер и поздоровался с отцом, как с добрым знакомым.

— Я привел к пану моего сына, — сказал отец, — он учится в Политехнике, и я хочу, чтобы он познакомился с львовскими традициями.

— Что говорить, пан совершенно прав, — согласился хозяин. — Наша кофейня — это самая настоящая львовская традиция. Потому что мы — самое известное и часто посещаемое заведение во Львове. Когда в Стрые или Бороденке кто-то хвастается, что побывал во Львове, то его спрашивают: «А вы были в “Шкоцкой”?»

— Ха-ха-ха! Ей-богу! Пан это так красиво рассказывает! — какой-то человек из-за соседнего столика придвинулся к нам. — Это святая правда!

В глубине зала громоздилась некая особая компания, чисто мужская. Одетые в черное, в шапках, с палочками, повисшими на ручках кресел, живо жестикулируя, они решали свои вопросы. Ежеминутно вбегали посланцы и, прислонив кнут к стене, наклонялись над теми, что сидели, и шептали им на ухо. Каждый второй черкал карандашом по белому мрамору и записывал цифры, подчеркивал столбики и добавлял или умножал, сжигая при этом скрученные в пальцах сигареты, испускающие вонь махорки.

— Это торговцы скотом, — пояснил хозяин. — Сейчас торговый день. Во Львове раз в неделю проводится большая ярмарка скота, и сюда сьезжаются купцы отовсюду. Даже из Покутья и Гуцульщины. Часто это евреи и цыгане, но мы халатников (бедные евреи носили засаленные халаты) не пускаем в заведение. Древняя площадь, куда сгоняли скот, уже исчезла, ее застроили, но обычай остался, и купцы продолжают приходить сюда для своих сделок. А то, что они пишут на своих мраморных столиках, — это их счета. Вскоре они проверят свои кошельки, заплатят и попрощаются до следующей недели. А мы тогда перейдем к мытью столиков, потому что пополудни приходит сюда совсем другая публика: мир интеллектуальный, артисты, врачи, газетчики, адвокаты, и столики должны быть чистыми. Поэтому разрешаются только карандаши, а не дай бог чернила, потому что смыть их невозможно.

— А что они там пишут на столе? — поинтересовался я.

— О, это никакая не высшая математика — только поголовье скота, килограммы веса, цены в долларах…

— Как в долларах? — прервал я удивленно. — Почему не в золотых?

— Нет, нет, тут скот покупается в долларах.

— Действительно так и есть, — добавил папа. — Когда я покупаю скот в Черткове, то должен платить в долларах. Таков обычай. Наконец, не только скот, но и все важные операции производятся в долларах. Евреи не имеют доверия к золотому.

— Публика постоянно меняется, — рассказывал пан Брет-тшнайдер. — Но мрамор не знает покоя. Когда исчезают с него телята и коровы, появляются взамен некие странные символы, зигзаги и крючки. Порой так смотрю, смотрю, и ничего не могу понять. Лучше всего приказал бы этот столик выдраить, но где там — должен держать до следующего дня.

— Они еще не пришли это переписать, — сказал официант, услышав, о чем речь. — Может, это им показать, мы поставили столик в углу.

— О, прошу, — и вежливый хозяин отслонил перед нами столик, который был накрыт скатертью.

Я сразу увидел, что это не была торговая арифметика. Это были какие-то очень сложные операции — я увидел греческие символы, геометрические формулы…

— Это высшая математика, — воскликнул я. — Кто же это пишет?

— Это профессора из университета! Приходит их сюда несколько, но особенно один, такой худой, высокий. Иногда сидит без движения, пьет маленький черный и смотрит вдаль. А то внезапно что-то им встряхнет, и бросается писать. Пишет карандашом, и тут я не могу жаловаться. А тот, что запятнал мрамор чернилами так, что его не удалось вычистить, то был поэт. Но профессор, хоть и карандашом, пишет очень густо, покрывает целый стол, и еще смотрит, где есть свободное место, чтобы и его запачкать.

— Но что же это такое?

— Кто знает? Головоломки. Но был тут раз профессор Ломницкий — это уважаемый человек. Сказал, что каждый раз, когда столик вот так нам замызгают, должны этот столик отставить и держать до следующего дня. Вот так! Работы нам хватает, но кофейня должна жить хорошо со всеми. Когда утром приходят женщины, чтобы убрать зал, то они предупреждены, что столик, накрытый скатертью, мыть нельзя. Около одиннадцати приходят студенты и переписывают цифры с мрамора.

Тогда я не имел никакого понятия, что человек, который так упорно вымазывал столик формулами, — это профессор Стефан Банах, вошедший в науку как создатель пространства Банаха и целого направления, называемого Львовская математическая школа».

Награды за решение вручались в зависимости от степени тяжести и состояли в шкале от маленького пива до живого гуся. Самым частым ловцом наград бывал профессор Мазур, хотя гуся так и не добыл. Эту самую трудную задачу решил только в 1972 г. двадцативосьми летний шведский математик Пер Энфлё, которому, собственно, профессор Мазур и вручил корзину с живым гусем, наряженным в цветастую юбочку…

«Шкоцкая книга» сохранилась у сына Стефана Банаха, и то чудом. Выезжая в 1946 г. в Польшу, он прихватил и книгу. Сел в вагон вместе с Ядзей Голияс, в которую был влюблен, и вот девушка попросила дать что-то почитать в дороге. Никакой другой книги тот не имел, и предложил «Шкоцкую книгу», так как Ядзя была дочерью профессора.

По дороге чемодан у молодого Банаха украли советские солдаты. Таким вот образом книга и сохранилась.

По сегодняшний день ученики «Шкоцкой» школы занимают почетные места в группе выдающихся математиков и физиков многих стран.

В этой кнайпе в 30-х появились сценарии кабаре-представлений и чрезвычайно популярных сатирических диалогов на львовском радио, которые написал и режиссировал Виктор Будзинский. Сидя здесь первые три дня каждую неделю, выпивал невероятное количество черного кофе и писал, писал, писал, погруженный в клубы дыма. В остальные три дня перед воскресной передачей устраивал для группы «Веселая Львовская Волна» на ул. Батория, 6, пробы.

В 1934 г. кнайпа закрылась для ремонта. «После многодневного ремонта открылась кофейня «Шкоцкая» под новым руководством, — писали в газете «Волна» в 1934 г. — Она выразительно посвежела, хотя не так много здесь нового. Но пол, столы, кресла, зеркала, новые яркие обои и новые обитые кожей диваны лучатся радостным отблеском, создавая праздничное настроение. И такой же блеск исходит от официантов, отглаженных и вылизанных. Приветливыми улыбками приветствуют они любителей газет, которые должны были неделями искать убежища по чужим для себя закоулкам, а каждого нового посетителя трактуют как будущего завсегдатая.

Хотя невозможно предсказать, кто из нынешних гостей будет сюда постоянно захаживать. На глаз каждый напоминает газетную моль «Шкоцкой»: ведь она всегда была заведением с самой разнообразной публикой».

Осенью 1939 г. здесь собирались деятели Армии Крайовой, наведывались и провокаторы типа профсоюзного деятеля Михала Ланга, который рассказывал налево и направо о том, что спрятал в Яновском лесу пушку и пулеметы.

Профессор Станислав Банах был единственным в Польше, а может, и на свете профессором без высшего образования! До Первой мировой войны он был вечным студентом первого курса математики в Университете Ягеллонском. Жил, давая уроки. Однажды в Польскую академию искусства приехал сам президент Французской академии наук, предлагая сотрудничество в решении пятидесяти математических проблем, авторства Анри Пуанкаре, которые сам этот гений математики считал неразрешаемыми. После торжественной сессии Банах попросил уважаемого мастера, чтобы сходил с ним к Гавелке, потому что ему казалось, что с помощью водки он может несколько из тех проблем решить. Пожалуй, много ее выпили, потому что на мраморном столике решил целых 16. Парижский ученый купил у пана Гавелки мраморную плиту, забрал ее в Париж и в бюллетене Французской академии наук объявил: «Шестнадцать задач Пуанкаре решены». И таким образом Львовская математическая школа вышла на мировую арену!

После этого собрался почтенный Сенат Университета Ягеллонского и постановил, что зачислит все семестры Банаху, лишь был он предстал перед Сенатом и защитил докторскую. А Банах уперся, что нет! Воспользовалась этим Львовская Политехника и убедила его, что из Политехники в Маселко ближе, чем из университета к Гавелке, и именовала его профессором!

Банах за свою жизнь написал только два математических труда: «Алгебра Банаха» и «Пространство Банаха», но эти две работы составляют классику современной мировой математики.

Судьба отдельных львовских математиков была трагична: Юлиан Шаудер был замучен гитлеровцами в 1943 г., Стефан Качмар погиб в Катыни, Антон Ломницкий и Владимир Стожек замучены на Вулецких горах в июле 1941 г.

Станислав Улям вспоминал: «Значительная часть наших разговоров велась в кофейнях вблизи университета. Первая из них называлась «Рома». Через год или два Банах предложил перенести наши сессии в кофейню «Шкоцкая»… Вспоминается мне, что еда там была посредственная, зато напитков было довольно. Столы кофейни были покрыты мраморными плитами, на которых можно было писать карандашом, и что важно, быстро стирать. В наших математических разговорах часто слова или жеста без всякого дополнительного объяснения хватало для того, чтобы понять значение. Порой дискуссия состояла из нескольких слов, которые были брошены в результате длительного периода раздумий.

Свидетель этого, сидя за соседним столом, мог заметить внезапный взрыв эмоций, написание нескольких строк на столе, время от времени чей-то смех, а затем наступал период долгого молчания, во время которого только пили мы кофе и смотрели друг на друга бессознательно.

По версии Уляма, это именно Банах купил в 1933-м или 1934 г. толстую тетрадь, которая сохранялась в кофейне, и официант приносил ее по требованию».

Оглавление книги