Книга: Пречистенка

Дьявольский нарком

Дьявольский нарком

Доходный дом (Денежный переулок, 9/5) построен в 1910 году по проекту архитектора А. Зелингсона.

В этом доме проживало множество известных деятелей, преимущественно из числа ученых и творческих людей. Композитор Н. Мясковский, историк С. Бахрушин, литературовед П. Сакулин. Но «главным» жильцом, тем не менее, признан нарком Луначарский — один из самых любопытных деятелей первого советского правительства.

Десятилетия советской пропаганды сделали из Анатолия Васильевича Луначарского безликий штамп. Он стал для нас всего лишь функцией — членом большевистской партии, наркомом просвещения, словом, которое часто упоминается в учебниках истории. И ничего личного, никаких эмоций.

А ведь достаточно всего лишь вдуматься в его фамилию. Произнести ее медленно и с аппетитом. Луначарский. Чарующий, волшебный лунный свет. Нечто из мира сказок, из мира волшебства. Совершенно невозможная фамилия для революционера.

Ничего удивительного, ведь Луначарский — фамилия отчима. В жилах же у знаменитого наркома текла кровь Александра Антонова — крупного чиновника, управляющего Контрольной палатой. А может быть, промышленника и миллионера Мандельштама — версий его отцовства несколько.

Необычные задатки Луначарский начал проявлять, будучи еще подростком. «Антихрист! Да ты ж настоящий Антихрист!» — как-то закричал сосед семейства Луначарских, увидев, как Толя снимает со стола икону и начинает колотить ее об угол дома. А ведь Толя тогда был уже далеко не младенец. Он обучался в гимназии, осваивал науки, в том числе и Закон Божий. Но иконы Толя не любил. И в Бога, разумеется, не верил.

* * *

Окончив гимназию, Толя едет в Европу. Посещает лекции в Цюрихском университете, заводит дружбу с Аксельродом и Плехановым, отправляется во Францию — якобы спасать тяжело заболевшего брата Платона. По ходу дела совращает жену брата Соню Луначарскую, блеклую, некрасивую дамочку, старше его на 8 лет. Для чего? Да просто так. Поупражняться лишний раз в искусстве управления людьми. И никаких там угрызений совести.

Анатолий Васильевич не без злорадства писал: «В Реймсе в те ночи мы сидели с Соней. Я с энтузиазмом толковал ей картины Винчи и оперы Вагнера, и часто мы оба плакали от восхищения. Брат Платон вскоре начал догадываться о нашей близости. Бывали страшные сцены…»

Затем — Париж и бесконечные романы с французскими шансонетками и скучающими русскими купчихами. Возвращение в Россию и очередной скандальный роман — с Верой Гончаровой, женой своего работодателя, фабриканта и владельца калужского имения «Полотняный завод» — Анатолий подрядился разбирать его архив.

К тому времени господин Луначарский — подпольщик-революционер. Он вступил в социал-демократическую партию еще в 1895 году.

В 1902 году Анатолия Васильевича ссылают в Вологду. Он селится у своего приятеля по подпольной работе, тоже ссыльного Александра Богданова, врача-психиатра. Богданов к тому времени всерьез увлекся философией, оккультными науками, работами немецкого философа, основоположника антропософии Рудольфа Штейнера.

Больше всего Богданов интересовался кровью человека. По утверждению Штейнера, кровь информативна — вместе с ней от человека к человеку передается опыт, знания, личные качества. Больше того, с помощью крови можно стать бессмертным! И многие уже это поняли, вовсю пользуются. Это вампиры, они пьют кровь своих жертв, присваивают их витальную, то есть жизненную, силу и не умирают никогда.

Александр Богданов одержим идеей вечной жизни. Он зачитывает коллеге Луначарскому главы из своего романа «Красная звезда», о том, как на Марсе было установлено коммунистическое общество бессмертных, а бессмертие обеспечивалось грамотным переливанием крови от молодых людей — старикам, и наоборот. Анатолий Васильевич слушает и думает: да, все это — славно, но как применить обрывочные теории к жизненной практике?

В те времена Анатолий Васильевич уже не одинок, он женился на сестре Богданова, Анне Александровне. Неизвестно для чего — ради большой любви или желая кровно породниться со своим новым учителем. Луначарский вспоминал: «Встретившись, мы проговорили день и ночь. К утру решили не расставаться. Все были против нашего брака, но мы решили доказать, что будем счастливы…»

А его супруга на седьмом небе от счастья. О своем муже говорит: «Он солнечный. Когда он входит в комнату, становится светлее».

Чего-чего, а пустить пыль в глаза, очаровать любого, а в особенности молодую женщину, ссыльный революционер умел, притом весьма неплохо.

После ссылки — эмиграция. В Париже Луначарский знакомится еще с одним марксистом — Владимиром Ильичем Лениным. И сразу же влюбляется в него — в «аль-фреско, колоссальную фигуру, в моральном аспекте не имеющую себе равных». На партийных заседаниях Луначарский, по его же собственным словам, «украдкой любовался Владимиром Ильичем». А в мемуарах Анатолия Васильевича Ленин предстает то «пленительным», то «застенчивым», а то и «игривым».

Сам Луначарский признается жене: «Извини, но главный человек в моей жизни — это Ленин».

Ленин, кстати, отзывался о своем новоявленном соратнике не менее восторженно: «Луначарский — на редкость богато одаренная натура. Я, знаете ли, люблю его. Есть в нем какой-то французский блеск. Легкомыслие тоже французское — от эстетизма».

Ленин так и прозвал Луначарского — «миноносец Легкомысленный».

* * *

Партийная работа отнимала всю энергию. Доходило до абсурда. Как-то раз Ленин увидел Луначарского в скверике, на ходу толкающего животом коляску с сыном. Сам он был увлечен газетой, тельце ребенка было погребено под кипами других газет, журналов, книг.

Ленин ухмыльнулся: «Нельзя доверять ему детей».

Неудивительно, что Луначарский привязался к Ленину — дальше Владимира Ильича в стремлении перестроить мир еще никто не заходил.

Сам же Луначарский в партии большевиков ценился как потрясающий оратор, способный уболтать любого, преподнося самые неожиданные и неопровержимые аргументы.

После революции товарищ Луначарский получил весьма высокий пост — наркома просвещения. Ленин надеялся, что Луначарский найдет общий язык с интеллигенцией: недаром сам Анатолий Васильевич называл себя «большевиком среди интеллигентов и интеллигентом среди большевиков».

Владимир Ильич не ошибся в своем протеже. Хитрость и беспринципность Анатолия Васильевича не давали повода в нем сомневаться, а жажда овладеть умами человечества только подстегивала комиссара от образования. Ленин говорил о Луначарском: «Этот человек не только знает все и не только талантлив — этот человек любое партийное поручение выполнит, и выполнит превосходно».

Сам же нарком воспринял себя чем-то наподобие мессии новой власти. Он научился компромиссу, и это здорово помогло Анатолию Васильевичу.

Жизнь в квартире доходного дома в Денежном переулке была напряженной. Луначарский писал:

«Сильно работаю по приручению интеллигенции. В студенчестве начинается прилив к нам понемногу… Мой 2-й публичный отчет сопровождался большими овациями. Пока дело понемногу улучшается. Массу грубых ошибок совершают все же наши большевистские военные бурбоны, ошибок, от которых морщишься, как от физической боли. Но что же поделаешь? Ведь и та сторона, умеренные социалисты бешено борются с нами. Твердая власть, увы! необходима, это приходится проглотить».

Но, несмотря на некоторые сложности, можно сказать, что наступило золотое время Луначарского. Маленький мальчик, некогда ожесточенно разбивающий икону о дверной косяк вырос во всемогущего начальника, уничтожающего храм за храмом. Он сравнивал религию с «гвоздем, по которому не следует бить молотом по шапке, чтобы забивать глубже, а вырывать его с корнем». С энтузиастом настоящего антихриста он ссылал священников на Соловки, превращал церкви в рабочие клубы и склады, а монастыри — в колонии для уголовников.

И при том, естественно, мотивирует свои поступки:

«Религия имеет отрицательное отношение к строительству быта. Религия родилась и держится на слабости человека. Человек обескуражен своей слабостью перед природой и обществом, большим количеством бурь, мук, недостатков, неудач, которые сваливаются на его долю, — отсюда стихийно выраженное представление о потустороннем мире, где будет лучше, о верховной правде, которая преодолеет всю скверну мира и вознаградит потерпевших в другом свете».

Анатолий Васильевич так же задорно и убедительно агитировал за то, что «бога нет», однако результат подчас бывал обескураживающим. Как-то раз на Пасху выступал он на заводе Гужона. Говорил два часа, и по окончании речи было принято единогласное решение — ни бога, ни, соответственно, Христова Воскресения нет и быть не может. И тут вдруг в оппоненты записался затрапезный поп Иван. Над ним, конечно, посмеялись, но слово все же предоставили.

— Христос Воскрес, — крикнул Иван в толпу. И поклонился.

И многотысячная толпа послушно сняла шапки и склонила головы:

— Воистину Воскрес!

С религиозным перевоспитанием у Луначарского явно не задалось. Впрочем, дело все же было сделано — но только силами НКВД, а не наркомата просвещения.

* * *

Воплощая ленинский декрет, нарком устанавливал новые, революционные памятники — разрушителям общественных устоев, более того — убийцам, например, Каляеву. Правда, большинство тех памятников было сделано из дешевеньких материалов на скорую руку и до наших дней не дошло. Луначарский пропагандировал защиту архитектурных памятников и создавал музеи — но памятники все равно разрушались, оставшись без настоящих хозяев, а в музеях обезличивались уникальные коллекции, собранные «бывшими» князьями и графами. Луначарский покровительствовал Академии наук, на деле же именно под его началом российская наука была уничтожена. Ведь Анатолий Васильевич во главу угла ставил не достижение истины, а служение науки новой власти. На словах радея за культуру, на деле он, подобно салтыковскому герою Архистратигу Стратилатовичу Перехват-Залихватскому, «въехал в город на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки».

Впрочем, не исключено, что если на месте Луначарского был кто-нибудь другой, дело обернулось бы и вовсе катастрофой. Анатолий же Васильевич, по крайней мере, обладал художественным вкусом, а когда узнал, что большевики разбомбили Кремль, то и вовсе подал в отставку. Но информация оказалась ложной, и нарком свою отставку отозвал.

Кроме того, он «играл в демократию». Ведь запросто мог переехать в Кремль, однако же жил, пусть в роскошной, но все-таки обычной городской квартире.

Однако же аскетом его не назовешь. Луначарский пожинает первые плоды своего продвижения к власти. Он больше не голодный и во всем себе отказывающий революционер-подпольщик. Нарком сделался сибаритом. Корней Чуковский так писал об Анатолии Васильевиче: «Он лоснится от самодовольства. Он мерещится себе как некое всесильное благостное существо, источающее на всех благодать. Страшно любит свою подпись, так и тянется к бумаге: как бы подписать! Публика прет к нему в двери, к ужасу его сварливой служанки, которая громко бушует при каждом новом звонке».

Луначарский окружил себя компанией из самых модных литераторов, художников и режиссеров. Полюбил роскошные застолья, редкие вина и дорогие костюмы. Оставил свою старую супругу, свою преданную Анну, и взял в жены двадцатитрехлетнюю актрису Наталью Розенель — из-за своей увлекающейся натуры он не смог устоять перед молодостью, красотой и изяществом.

Современники посмеивались — актриса она была так себе, но Луначарский, пользуясь своим положением, мало того, что сам сочинял сценарии к спектаклям, но и настаивал на том, чтобы его супруга выступала в главных ролях.

И, кстати говоря, писал стихи довольно странного характера. К примеру, вот такие:

Ставил спектакли по своим сценариям (естественно, Наталье Розенель в них отводились самые лучшие роли). Он, по сути, стал владельцем пусть и не всего мира, но немалой и отнюдь не худшей его части.

А с другой стороны, кто же знает, что было бы, если б не это стремление царствовать. Не исключено, что лучшие служители искусств, которые бравировали дружбой с самим наркомом и участвовали в его пиршествах, гибли бы в голоде и нищете. Может быть, именно это их спасло.

Кстати, Луначарский был действительно ходатаем за своих приближенных. Он добивался, чтобы поэтов направляли в заграничные командировки, художникам давали квартиры, а актерам предоставляли нормальные условия для гастролей. Писал, например, коллеге Дзержинскому об одном из московских театров: «Тов. Фомин (заместитель народного комиссара путей сообщения) на моей просьбе написал: „В вагоне отказать и предоставить поехать в пассажирском поезде“. Очевидно, т. Фомин совершенно не понимает, что значит поездка актеров, они должны везти кучу костюмов, некоторое количество бутафории и всякие сценические аксессуары».

Удивительно, но большевик Луначарский все больше и больше приходился по душе бывшим «слугам царского режима». И даже юрист Анатолий Кони как-то раз заявил: «Это лучший из министров просвещения, каких я когда-либо видел».

Луначарский, кстати говоря, и впрямь радел за просвещение. Именно его заслуга, что в одном только 1920 году в стране ликвидировали неграмотность около трех миллионов человек, а за первые три года новой власти — около семи.

Не забывал он и о быте совершенно незнакомых педагогов из глубинки. Зачитывал по телефону Ленину тревожные учительские телеграммы: «Шкрабы голодают». Глава страны долго не мог понять, кто именно такие, эти шкрабы — вероятно, крабы в каком-нибудь аквариуме. Приходилось объяснять, что шкрабы — это «школьные работники», новая аббревиатура.

Но все чаще лицо Луначарского становилось задумчивым. Видимо, он продолжал мечтать о вечной жизни. Было бы обидно потерять все, чего довелось с таким трудом добиться. А ведь добиться удалось немалого. Жизнь в Денежном переулке шла на широкую ногу. И уж, конечно, не без чертовщинки.

Михаил Булгаков так описывал свой знаменитый бал у Сатаны: «В следующем зале не было колонн, вместо них стояли стены красных, розовых, молочно-белых роз с одной стороны, а с другой — стена японских махровых камелий. Между этими стенами уже били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трех бассейнах, из которых был первый — прозрачно-фиолетовый, второй — рубиновый, третий — хрустальный. Возле них метались негры в алых повязках, серебряными черпаками наполняя из бассейнов плоские чаши. В розовой стене оказался пролом, и в нем на эстраде кипятился человек в красном с ласточкиным хвостом фраке. Перед ним гремел нестерпимо громко джаз…

Прихрамывая, Воланд остановился возле своего возвышения, и сейчас же Азазелло оказался перед ним с блюдом в руках, и на этом блюде Маргарита увидела отрезанную голову человека с выбитыми передними зубами».

Многие исследователи считают, что Булгаков руководствовался впечатлениями от приемов в американском посольстве и от еще более пышных вечеринок Луначарского. Притом ночные оргии, кровавые ритуалы и прочая дьявольщина списаны были исключительно с вечеров в Денежном.

Дело в том, что после революции нарком снова сошелся с Александром Богдановым, с «Красным Гамлетом», как его называли москвичи. Тот часто бывал у Луначарского, участвовал в приемах, и вся Москва судачила о том, что именно устраивают нарком просвещения и директор Института переливания крови (Луначарский фактически подарил своему старому единомышленнику целый институт — для опытов над продлением жизни). Конечно же, официально это было государственное учреждение, но большевистские власти не слишком вникали в суть богдановских разработок. В то время экспериментировали многие — за всеми разве уследишь? И только Луначарский и Богданов знали, для чего все это нужно — для того, чтоб стать бессмертными богами на земле. И чтобы власть, наконец, стала безграничной.

«Главным» богом, разумеется, должен был стать сам Луначарский. Впрочем, Богданов легко соглашался на вторую роль.

И по Москве поползли слухи — якобы участники роскошных балов (а Луначарского вскоре прозвали Периклом советских Афин) нередко слышали глухие стоны, крики и отчаянные вопли, доносящиеся из-за крепких стен бесчисленных остафьевских покоев. Ни один джаз не мог их заглушить. А время от времени служанка подносила друзьям по огромному хрустальному бокалу очень странного напитка — яркого, алого вина, но почему-то издававшего тяжелый и тревожащий больничный запах.

Хотя о чем только тогда не судачили на трамвайных остановках, кухнях и вещевых рынках…

* * *

Все закончилось плачевно. В 1928 году Богданов наконец-то решил обменяться с кровью с одним юношей. Он, увы, не знал, что у них разный резус-фактор (он был открыт только спустя 12 лет). «Красного Гамлета» не стало.

Пошатнулось здоровье и у самого Луначарского. Стенокардия, гипертония, глаукома. Пришлось удалить один глаз и вместо него вставить стекляшку.

В 1929 году Луначарский подал в отставку — Сталин не терпел рядом с собой подобных деятелей. Свои статьи Анатолий Васильевич стал подписывать «А. Тур» и пояснял, что «a tour» по-французски означает последний период жизни. Он пишет письмо Сталину, где жалуется на скверное самочувствие и просит направить его послом в какую-нибудь европейскую страну. Мысли о вечной жизни, вечном господстве уже позади. А, следовательно, пропал смысл даже этой, смертной жизни.

* * *

В 1933 году его просьба была выполнена. Луначарский назначен послом в Испанию. Но в Париже он тяжело заболевает и не может ехать дальше. Здоровье ухудшается. Конец неминуем и близок. И 26 декабря 1933 года Луначарский издает последний вздох.

А 14 января 1934 года Елена Сергеевна Булгакова, жена писателя Михаила Булгакова, запишет в своем дневнике:

«Пропустила несколько дней. За это время — две смерти: Луначарского и Андрея Белого».

Оглавление книги