Книга: Большая Никитская. Прогулки по старой Москве
Книготорговец Есенин
Книготорговец Есенин
Здание магазина (Большая Никитская улица, 15) построено в 1913 году.
Рядом с Консерваторией – маленький серый особнячок. Точнее говоря, это никакой не особнячок, а просто магазинчик. Он и строился как помещение торговое. Но маленькие масочки в стиле модерн как бы приподнимают этот дом на более высокий уровень. Хотя бы на уровень особнячка.
Совсем недавно здание было известно потрясающим кафе «Оладьи». А главной достопримечательностью кафе считалась винтовая лестница. По этой лестнице в 1921 году Сергей Есенин тащил наверх Рюрика Ивнева, чтоб прочитать ему только что написанную «Песнь о хлебе»:
вещал он свои малопонятные вирши.
Дело в том, что еще в 1919 году «Московская трудовая артель художников слова», в которую входил Есенин, получила это здание под книжный магазин. До «художников» дом принадлежал своему маститому соседу – Консерватории, и консерваторский старичок, который обладал связкой ключей от нынешних «Оладий», отказывался с ними расставаться. «Наверху» поэтам так и объяснили:
– Раздобудете ключи – магазин ваш, не раздобудете – судом для вас отбирать не будем. А старикашка, имейте в виду, злостный и с каким-то мандатом от Анатолия Васильевича Луначарского.
Бесстыжие поэты подкараулили несчастного консерваторца, и когда тот вставил ключ в скважину, перед ним вдруг появился имажинист Мариенгоф и произнес:
– Извините меня, сделайте милость… но, видите ли… обязали бы очень, если бы… о Шуберте или, допустим, о Шопене соблаговолили в двух-трех словах… Изволите понять, еще интересуюсь давно контрапунктом и… бемолями…
Растроганный старик протянул подлому Мариенгофу руку, а имажинист Есенин тут же выдернул ключ из двери. Так началась торговля.
Один из посетителей магазина писал: «Есенин стоял у прилавка, на фоне книжных полок, молодой, светлый, элегантный, и спорил с каким-то высоким лысым человеком в старинном сюртуке, как оказалось, профессором истории. Профессор держал в руках раскрытый томик «Слова о полку Игореве» и старался доказать, что «Слово о полку» – произведение не оригинальное, что история похода князя Игоря Святославича в старинных летописях – Лаврентьевской и Ипатьевской – изложена гораздо последовательнее и исторически точнее.
– Историки лучше и подробнее рассказали о всех событиях, связанных с походом князя Игоря и его неудачной битвой с половецкими ордами.
Профессор доказывал свое положение веско, стройно, по-ученому, то и дело заглядывая с раскрытый томик.
Есенин возражал:
– Автор «Слова о полку Игореве» – художник, он поэтически нарисовал военный поход князя Игоря и сумел гораздо правдивей показать и раскрыть глубокую сущность его неудачи, ибо художник, поэт действует и мыслит живыми образами…
Восторгаясь красочным языком «Слова», Есенин остановился у прилавка и, поглядывая снизу на своего длинного худощавого оппонента, торжественно прочитал:
– «Боян же, братие, не десять соколов на стадо лебедей пущаше, но свои вещия персты на живыя струны вскладаше: они же сами князем славу рокотаху».
И совсем без всякой последовательности восхищенно заметил:
– Князь вступает в «злат стремень». Злат стремень! Вот где точности и красоте языка учиться!..»
По воспоминаниям Мариенгофа, коммерческий директор фирмы Давид Самойлович Айзенштат не без оснований упрекал Есенина:
– Уж лучше, Сергей Александрович, совсем не заниматься с покупателем, чем так заниматься, как вы…
Впрочем, поэт Городецкий писал: «Я был у него в магазине на Никитской… Маленький стол был завален пачками бумажных денег. Торговал он недурно».
Еще один из современников, Б. А. Сорокин вспоминал: «Когда я заходил в магазин, я всегда заставал Есенина за чтением книг. Меня интересовало, что он читает. Оказывалось, что это были почти всегда книги древнерусской литературы, как, например, „Слово о полку Игореве“, „Моление Даниила Заточника“ и др. Есенин говорил мне, что чтение таких книг обогащает его творчество».
Словом, стиль есенинской торговли был совершенно непонятен. А точнее говоря, его и вовсе не было. Так, под настроение: то книжку почитает, то поспорит с кем-нибудь, а то вдруг деньги примется считать.
Рюрик Ивнев писал: «И вот… я увидел своими глазами этот знаменитый в то время книжный магазин имажинистов на Большой Никитской улице во всем его великолепии. Он был почти всегда переполнен покупателями, торговля шла бойко. Продавались новые издания имажинистов, а в букинистическом отделе – старые книги дореволюционных изданий.
Есенин и Мариенгоф не всегда стояли за прилавком (было еще несколько служащих), но всегда находились в помещении. Во втором этаже была еще одна комната, обставленная как салон, с большим круглым столом, диваном и мягкой мебелью. Называлась она «кабинетом дирекции».
Как-то раз, когда я зашел в магазин, Есенин встретил меня особенно радостно… Он показывал мне помещение с таким видом, как будто я был покупатель, но не книг, а всего магазина.
Мариенгоф стоял за прилавком и издали посылал улыбки, как бы говоря: «Вот видишь – поэт за прилавком!»».
А в витрине стояла скульптура Коненкова – деревянный Есенин, зажавший в кулаке прядь собственных волос и с приоткрытым ртом. Сергей Александрович очень гордился этой статуей, и когда не было посетителей, частенько выходил на ули-цу – полюбоваться.
Как бы то ни было, лавочка вскоре закрылась, и в неоампирном строении поселилась гомеопатическая аптека номер три. А затем и «Оладьи».
* * *
Сравнительно недавно «Оладьи» были одним из колоритнейших общепитовских мест Москвы. Сюда приятно было прийти с девушкой часов в шесть вечера, перед посещением консерватории. Открыть дверь, вдохнуть запах горячего теста. Встать в очередь (как правило, не слишком-то большую, минут на пять). Чтобы не было скучно эти пять минут, администрация вывешивала напротив стойки стенд с видеокассетами. «Леди возмездия», «Прирожденные убийцы», «Похитители тел». Если соблазнишься, можно что-нибудь купить.
Ассортимент был не слишком-то обширный. Холодные закуски, всевозможные десерты, очень вкусный кофе. Но главное – оладьи. Их готовили здесь же, на глазах у клиентов на каком-то диковинном явно иностранном агрегате. Оладьи шкварчали и подрумянивались на глазах. К ним полагался соус – либо шоколадный, либо сметанный. Шоколадный был вкуснее, и потому отъявленные снобы – а их среди любителей ходить в консерваторию было немало – брали сметанный. Вот такой у нас, дескать, изысканный вкус.
Взяв поднос с оладьями и кофе, следовало идти в зал – искать свободный столик. В шесть часов вечера их было не так много. То есть не было совсем. Поэтому в кафе допускалось подсаживаться к чужим людям. Собственно говоря, они и не были чужими. «Оладьи» представляли своего рода клуб.
Здесь практически никто не пил спиртного. Лишь изредка какой-нибудь эстет закажет небольшой бокал джин-тоника. А в основном все довольствовались чаем или кофе. Кока-кола тоже была в традиции.
Иногда в «Оладьях» можно было встретить и компанию подвыпивших консерваторцев. В этом состоянии они обычно пели (притом весьма красиво) или же играли на валторнах. Персонал кафе ничуть не удивлялся и не возмущался – просто выползал их слушать.
Не удивлялись, разумеется, и посетители. Ведь в кафе не было лишних людей. В «Оладьи» заходили, как правило, студенты университета, той же консерватории, актеры из театра Маяковского или Розовского… Не редкостью тут были и девушки с тонкими лицами, что-то записывавшие в маленький блокнотик.
Иногда над одной из таких девушек грозно нависала тетка-вытиральщица столов. Она кричала, что здесь надо есть и пить, а не просто так сидеть и что-то писать. И тут оказывалось, что девушка – на вид хрупкая и беззащитная – умеет и любит отстаивать свои права. Девушка отвечала, что уже взяла чашечку кофе и теперь может сидеть хоть до закрытия. А то, что кофе выпит, – это не дело тетки-вытиральщицы столов. Работница «Оладьев», ясное дело, тоже не сдавалась. Она требовала, чтобы девушка либо ушла, либо вновь встала в очередь и накупила бы еще и кофе, и блинов, а лучше водки, да побольше. Девушка возражала: она не хочет кофе, водки и блинов, а хочет просто посидеть за столиком, и это право ею заработано той чашечкой, что была куплена и выпита…
И так – до бесконечности.
Сдавалась, кстати, тетка-вытиральщица столов. И неудивительно: ведь у нее была работа – вытирать столы. За грязные столы ее могли и отругать.
Девушка же со своим блокнотом не спешила никуда.
- Для любителей сладких наливок
- Интурист на Красной горке
- Белый шар профессора Персикова
- Неизвестный памятник поэту Маяковскому
- Дворец для редакции
- Художники в «Медвежьих номерах»
- Церковь для женихов и невест
- Кузница флейтистов
- Книготорговец Есенин
- «Ленин идет!»
- Фолиант из промокашки
- Русско-французский театр
- «Полезен также унитаз»
- Александр Герцен и другие
- Издательство для умных
- Между двух микроскопов
- Церковь для одного новобрачного
- Памятник Шехтелю и Рябушинскому
- Родина «Стансов»
- Страшный обитатель славного особняка
- Пруд Крылова и Булгакова
- Самый любимый дом Москвы
- Чехов в комоде
- Висячий монумент
- Смерть полиглота
- Вдохновенная высотка
- Звезды под крышей
- Для вдовствующих приживалок
- Для великовозрастных забавников
- Студенецкая дача
- Лечебница Ахматовой и Ленина
- Содержание книги
- Популярные страницы
- Есенин Дункан-Есенин
- Малайзия: обычаи и этикет
- СПРАВОЧНЫЙ РАЗДЕЛ
- Спасо-Преображенский Макариево-Писемский женский монастырь
- План Кремля в Годуновское время.
- К западу от Ларнаки
- Паромы в Австралии и Океании
- Царство фантазии
- Из истории
- Бельвиль и Менильмонтан
- Музей гигиены центра медицинской профилактики
- Глава третья Биллингсгейт и Саутуорк