Книга: Большая Никитская. Прогулки по старой Москве

Издательство для умных

Издательство для умных

Доходный дом Ярославской мануфактуры (Тверской бульвар, 6) построен в 1903 году по проекту архитектора А. Мейснера.

Этот дом в первую очередь связан с братьями-книгоиздателями Сабашниковыми. Полностью их учреждение называлось «Издательство Михаила и Сергея Сабашниковых» и располагалось в большом доме на Тверском бульваре. Здесь же господа Сабашниковы и проживали.

Издательство Сабашниковых было одним из самых респектабельных в дореволюционной России. Впрочем, респектабельность достигалась не финансовым положением, а тематикой книг. Профиль братьев был сродни профилю нынешнего издательства «Наука». Достаточно посмотреть на заголовки сабашниковских книжек: «Археологические прогулки по Риму», «Из прошлого русских железных дорог», «Насекомые. Их строение и жизнь», «Учебник гистологии человека со включением микроскопической техники», «Химия огня»…

Кстати, богатыми Сабашниковы не были и в доме на Тверском бульваре занимали более чем скромное пространство. Склад книгоиздательства находился не на Тверском, а совершенно в другом месте. Это было неудобно, зато некоторая сумма таким образом выгадывалась. Пусть небольшая, но все равно – отнюдь не лишняя.

У известнейшего на весь мир издательства не было даже собственного дома! И это неудивительно. Чтобы на книжных делах заработать приличную сумму, нужно было осваивать другую тематику – издавать бульварные романы и незатейливые детективы, какой-нибудь «Гроб с двойным дном». В крайнем случае – народные лубки, как Иван Дмитриевич Сытин.

Так что нынешнее время в этом смысле мало чем отличается от дореволюционного. Рынок. Либо деньги, либо «прошлое русских железных дорог».

Кстати, несмотря на денежные трудности, издательство Сабашниковых славилось еще и тем, что не занижало, а напротив, завышало авторский гонорар. То есть платило больше, чем было оговорено заранее. Благодарные авторы не удержались и написали стишок на сей счет:

Это было в издательской практике уникальным явлением.

* * *

Впрочем, нельзя сказать, чтоб Михаил Сабашников был совсем уж блаженным бессеребреником. О нем лучше всего написал Владислав Ходасевич, сравнивая Михаила Васильевича с другим издателем, Сергеем Поляковым, владельцем издательства символистов: «Издательство Полякова было партийное, боевое, с резко очерченной программой и замкнутым кругом сотрудников. Издательство Сабашникова – эклектическое и разностороннее, включавшее в себя столь различные отделы, как памятники мировой литературы и книги по естествознанию. Всем предприятием Сабашников ведал единолично – никакой редакционной коллегии у него не было. Он обладал средствами гораздо большими, чем те, которые были в распоряжении Полякова. Не думаю, чтобы издательство приносило ему доход, но, вероятно, и убытки были невелики. Однако если Поляков сознательно и несколько даже вызывающе шел на жертвы, Сабашникова такая перспектива отнюдь не прельщала. Это не потому, что он был скуп, и не потому, что издательство могло расстроить его состояние, но потому, что, в отличие от Полякова, был он хорошим коммерсантом и плохой коммерции просто не любил. К своему делу он относился очень спортивно: прибыль считал победою, убыток – поражением. Но, именно как хороший коммерсант, он понимал, что в издательском деле, как нигде, убыток, понесенный в одном секторе, способствует получению прибыли в другом. Поэтому, когда было нужно, шел он на верный убыток, зная, что в конечном счете окажется не внакладе.

Кто-то прозвал его «калькулятором», и это прозвище ему нравилось».

Вот такой непростой личностью был Михаил Сабашников.

* * *

Кстати говоря, Сабашниковы переехали в дом на Тверской не от хорошей жизни. У семейства был весьма приличный и уютный домик в одном из арбатских переулков. Но в 1905 году случилась катастрофа: один из знакомых брата Сергея, будучи у него в гостях, внезапно вытащил пистолет и несколько раз выстрелил хозяину дома в голову. После чего покончил собой.

Насмерть этот безумец Сергея не убил, но ранил тяжело. Было сделано несколько операций, после чего Сабашниковы по настоянию врачей отправились во Францию, затем в Германию. А в 1906 году, по возвращении в Москву, стали подыскивать себе жилище. Михаил Сабашников писал: «Весной мы с Софьей Яковлевной (супругой М. Сабашникова – АМ.) приготовлялись к возвращению Сережи в Москву, подыскали новые квартиры для него и для себя так, чтобы Сережа попал в Москве в совершенно новую обстановку, не напоминающую кошмарное нападение на него д-ра Валле. Мы остановились на двух смежных квартирах в третьем этаже дома Коробкова по Тверскому бульвару, №6. Они снимались до того д-ром Млодзеевским (братом известного профессора математики) и были им соединены внутренним ходом. Впоследствии в полуподвальном этаже этого же дома мы сняли помещение для конторы книгоиздательства, в бельэтаже – помещение для конторы завода… В поисках квартир мы пересмотрели большое количество домов… Их был большой выбор».

Сергей Сабашников держался молодцом. Как писал брат Михаил, «никогда никаких жалоб. Никакого уныния. Его мужественное отношение к постигшему его бедствию внушало общее к нему уважение. Сережа много и серьезно читал. Немедленно по приезде вошел во все наши хозяйственные, заводские и прочие дела и принял на себя часть работы. С величайшим вниманием вникал во все заботы сестер. Всегда ласково занимал детей моих, заходивших к нему ежедневно утром и вечером. На столе рядом с своим креслом он всегда держал для угощения этих маленьких посетителей коробку конфет. Шутки ради он ее иногда прикрывал газетой или куда-нибудь прятал, а старшие не решались напомнить об угощении, а маленькая Таня, набравшись смелости, спрашивала: „Дядя Сережа, а где же конфеты?“ Внимательно следил Сережа за ходом общественной жизни, всегда находя сказать по поводу происходящих событий что-нибудь дельное».

Словом, изо дня в день Сергей Васильевич совершал свой маленький гражданский подвиг, соизмеримый, по большому счету, с подвигами ратными.

Увы, состояние его здоровья продолжало ухудшаться. Сергей Сабашников скончался в возрасте 36 лет.

* * *

В октябре 1917 года у Никитских ворот начался бой (о нем мы рассказывали в главе «Полезен также унитаз»).

Жизнь изменилась до неузнаваемости. Михаил Сабашников писал о революционных буднях: «О начале уличных боев мы были извещены утром в субботу тем, что в окно Сережиной комнаты… пробив два толстых стекла, влетела ружейная пуля. Сережа, сидевший в то время на своей постели, тотчас же и подобрал ее у себя под кроватью…

Однако военные действия в этот день не развивались. Ко мне среди дня беспрепятственно заходили друзья. К концу дня все же стрельба по бульвару и соседним улицам участилась. Произошло какое-то замешательство в угловой кондитерской Бартельса. В. О. Нилендер, забежавший к нам «на минутку», уже не мог от нас выйти, и мы удержали его у себя ночевать.

На следующий день (воскресенье) утром к нам явились юнкера с обыском. Днем у нас на квартире было общее собрание жильцов. От всего окружающего мы были изолированы усиленным обстрелом, от которого перебиты были все окна по фасаду. Приходилось держаться в задних комнатах. Телефон, однако, еще работал, и я даже говорил с П. А. Бурышкиным в городской думе. Он утверждал, что ведутся переговоры о прекращении военных действий.

В понедельник явились большевики. Провели тщательный обыск по всем квартирам. Искали «юнкерей» и оружие. Обрезали телефон. Устроили наблюдательный пункт на чердаке. При обходе нашей квартиры в темном коридоре произошел нечаянный выстрел у молодого солдата, шедшего рядом с Софьей Яковлевной. Жуткий момент: все ли целы? Кто стрелял? Большевики заподозрили Софью Яковлевну. Выручил солдатик, который, осмотревшись, заявил, что выстрел был из его винтовки. Вообще Софье Яковлевне, бедной, пришлось эти дни как бывшей председательнице домового комитета отвечать за всех. Вызывали ее на площадку лестницы, где столпились члены комитета и другие жильцы. «Какой системы в комитете оружие?» – спрашивает начальник большевиков, направляя на нее дуло револьвера. – «Комитет не имел оружия», – отвечает Софья Яковлевна. Вопрос с угрожающими жестами повторяется второй и третий раз. Ответ остается тот же, и Софью Яковлевну отпускают».

Поначалу Сабашниковы полагали, что все обойдется: «В издательстве, казалось, мы устроились удобно. Так как окна издательства обстреливались, то мы прежде всего завалили их пачками наших изданий».

Но дом все-таки пришлось покинуть.

Прямо в окно сабашниковского жилища влетел снаряд. Квартира загорелась. Михаил Васильевич Сабашников и его дочка Нина выскочили на бульвар. Каждый в последний момент схватил самое дорогое. Михаил Васильевич – рукописи, находившиеся в производстве. А Нина – клетку с канарейками и корм для них.

Впрочем, издательская деятельность знаменитого издательства не прервалась. Сам Ленин за него вступился. Сказал: «Такому культурному издательству, как издательство Сабашниковых, мы должны оказать всяческое содействие».

А Луначарский напутствовал: «Бодро работайте в преж-нем духе».

Выделили, разумеется, и помещение – совсем рядышком, на Никитском бульваре.

* * *

Дом №6 был восстановлен лишь через долгих семь лет. И начался в его жизни новый этап, опять ни на что не похожий. Одна из жительниц этого здания, Е. Ржевская писала о двадцатых годах прошлого столетия: «Перебежав отделяющую наш дом номер шесть от бульвара полоску все еще булыжной (а может, уже и заасфальтированной) мостовой, попадаешь в пестрый, затейливый, удивительный мир. Чего только не увидишь здесь за какой-нибудь час.

Ведут на цепи прирученного медведя – старинный промысел. Бородатый дядька, странствующий с ним и с балалайкой через плечо, отстегивает цепь, и медведь, шлепая себя по носу, показывает собравшейся вокруг него публике, как пудрится Марья Ивановна. Пьет из горлышка пустой бутылки и тут же нетрезво валится из стороны в сторону под веселое ржание толпы. А поднявшись на задних лапах, повязанный платочком, танцует под балалайку «Светит месяц, светит ясный» и потом обходит круг, держа в лапах шапку хозяина, собирая вознаграждение.

Гремят призывно медные тарелки, нанизанные на длинную медную штуковину, – нас сзывают бродячие цирковые артисты. Всегда попарно, китаец с китайчонком расстеливают во все времена и при любой погоде – в дождь, в снег, в раскаленный зной – свой коврик. Ох, какой же это был ослепительный цирк двух актеров: акробатов, жонглеров, фокусников, заглатывателей костяных шаров – под открытым небом и опять безбилетный, только с медной тарелкой, в которую бросал, кто пожелает, монеты.

На газоне располагается цыганский табор. Звучит горн, и под ликующую барабанную дробь я со своими маленькими уличными сверстниками увязываюсь за пионерским отрядом, прошагавшим весь бульвар насквозь – от памятника Тимирязеву до Страстной площади».

Конечно же, весь этот фейерверк, весь этот карнавал, в первую очередь, нравился детям. Взрослые были значительно умереннее в эмоциях. А вот людям в возрасте было от этого всего совсем паршиво.

Та же мемуаристка говорила о своей соседке: «И уж, само собой, крепко держались на романтическом паровозе активисты МОПРа (Международной организации помощи борцам революции – АМ.). Встряхивая свои большие кружки, бренчавшие деньгами, пожертвованными на братскую помощь узникам капитала, они выходили наперерез вечернему потоку служащих. И каждому опустившему в кружку монету крепили на грудь простой булавкой бумажный значок МОПРа.

Когда поток редел, юные активисты обходили скамейки с рассевшимися подышать гражданами, не забывая и боковые, почти безлюдные аллейки, где затерянная здесь старая кассирша из нашей квартиры имела обыкновение перед сном прогуливаться. Побренчав настойчиво перед ней кружкой, они могли дождаться, что и она кончиками высовывающихся из срезанных перчаток пальцев, утопив их по самые кольца в сафьяновой сумочке, извлечет заветный пятак, припасенный на пирожное, и бросит в кружку. И потом идет в своей лилово-блеклой пелерине, изглоданной молью, вытрепанной дождями, ветром и неуютным временем, с приколотым ей на грудь бумажным значком МОПРа, все время расправляя его, потому что бумажка норовит свернуться трубочкой поближе к булавке».

Безумно жаль эту кассиршу, потерявшую в жизни практически все. Потерявшую работу и возможность получить от справедливого работодателя какую-никакую пенсию на старость. Потерявшую возможность купить новенькую пелеринку и всласть порадоваться незатейливой обновке. Потерявшую спокойный, респектабельный Тверской бульвар и вынужденную прятаться от китайцев и цыган в какой-то жалкой боковой аллейке.

И саму потерявшуюся во времени, в жизни, добровольно отдающую последний свой пятак тем самым людям, которые лишили ее старого, казалось бы, незыблемого скромного комфорта и покоя – для помощи неведомым коммунистам из далеких жарких стран. И променявшую столь вожделенное пирожное на жалкую бумажку, которую только и дела-то, что выкинуть – то еще украшение.

И таких кассирш по всей России было – миллионы.

Оглавление книги